Представив экипажу нового командира, Ушинский ушел, сказав, чтобы его не провожали.

Молодые офицеры остались один на один. Тяжело было обоим. Михаил с трудом осмысливал происшедшее. Никогда еще в жизни гордость его не была так уязвлена. Мысли рассыпались, перескакивая с одного на другое. То думалось: нужно немедленно подать рапорт о списании с корабля. То вдруг мелькнуло, что следует уйти из погранвойск…

Василий, хорошо знавший Михаила, прекрасно понимал, что творится сейчас в душе самолюбивого друга. Всегда быть лучшим, во всем впереди – и в учебе, и в спорте! И вдруг – осечка… Да, офицер совершил ошибку, но суть его от этого не меняется. Михаил Горбатов – прирожденный моряк и командир. Ему бы чуток помочь. Но как?

Молчание затянулось, усиливая неловкость, возникшую между ними, однако ни тот, ни другой не знали, с чего начать. В дверь каюты постучали. Горбатов встрепенулся, вопросительно посмотрел на Махового. Отныне тот здесь хозяин и должен дать разрешение войти. Маховой пожал плечами, как бы говоря, ну что ж, начнем…

Появившийся на пороге каюты кок доложил:

– Обед готов, товарищ лейтенант. Пробу снимать будете?

– Тут есть старшие по званию, – раздраженно заметил Михаил.

– Виноват! – смутился матрос.

– Будьте добры обратиться к новому командиру корабля по всей форме, – выразительно глядя на Махового, сказал Горбатов. «А что, – подумал неожиданно, – именно нейтральной линии мне и следует держаться. Любопытно, что из всего этого получится…»

– Лейтенант Горбатов сейчас подойдет снять пробу, – сказал Маховой. – Можете идти!

Они снова остались одни. Первым нашел в себе мужество заговорить Маховой.

– Послушай, Миха, нам ведь не только жить вместе, но и служить, – сказал мягко. – Неужели не понимаешь…

– Простите, товарищ старший лейтенант, – отчужденно сказал Горбатов и встал, – я предпочел бы обойтись без лирики. Мы уже не школьники. Разрешите снимать пробу?

– Что ты… – с досадой сказал Маховой. Потом медленно поднялся, неожиданно стукнул ребром ладони по столу и раздельно сказал: – Ну, ладно… Пусть будет так! – Глаза Махового буравчиком ввинтились в Михаила, голос прозвучал тихо, а распоряжение – категорично: – Идите, товарищ лейтенант! Выполняйте свои обязанности!

– Есть, выполнять обязанности! – козырнул Михаил и с треском захлопнул за собой дверь командирской каюты.

В «Бунгало» было шумно и весело. Баня удалась на славу. Мужчины блаженствовали. Мылись азартно. Ожесточенно хлестали друг друга пахучими хвойными вениками. До багровости надраивали жесткими мочалками спины, с уханьем прыгали в студеный бассейн. Выскакивали оттуда, как ошпаренные, и снова «ныряли» в парную. На верхней полке уже нечем было дышать. Даже «хозяин» «Бунгало» – прапорщик, славящийся отменной выносливостью, – не выдерживал более трех минут. Но, приговаривал он, париться – так до седьмого пота, как и подобает пограничникам-курильчанам.

Закипел пузатый самовар. Заварили чай. Вальясов, накрыв деревянный стол белоснежной простыней, выложил на него извлеченные из портфеля свертки с сахаром и печеньем.

– Прошу честную компанию разделить со мной скромную трапезу, – широким жестом пригласил он всех.

Румяные купальщики расселись на массивных, выбеленных водой табуретах. Закутанные в простыни, они походили на римских патрициев и вели себя с преувеличенной любезностью и предупредительностью, помогая друг другу устроиться поудобнее.

– Тихо, вольные казаки! – поднял Вальясов руку. – Сегодня не Рождество, не поминальный…

– Правильно! Сегодня день рождения Бурмина, – крикнул кто-то. – Неужто зажал?

– Сейчас спросим. – Вальясов поплотнее запахнул простыню и величественно повернулся к сидевшему рядом Бурмину: – Ответствуй, отрок, братству!..

Тот встрепенулся, подражая Вальясову, выгнул тщедушную грудь колесом, солидно откашлялся и, явно стараясь попасть в тон говорившим без умолку присутствующим, торжественно водрузил на стол картонную коробку, гордо пояснив:

– Торт «Наполеон». Изготовлен специально к сегодняшнему дню. Изделие местное, но за качество ручаюсь!..

– Спасибо, хоть не именинник изготовил. Нетрудно представить, что было бы.

Раздался дружный хохот и реплики по поводу дамских изделий, имеющих знак качества. Вальясов, вступившись за именинника, решительно навел тишину:

– Что вы понимаете в кулинарии, вольные казаки? Это же фирменное изделие Людмилы Бурминой! Или я ошибаюсь?

– Она с двумя соседками целый день провозилась…

– Ну вот видите, мальчики? – воскликнул кто-то. – На нас корпорация работала. Фирма «Людмила и компания»…

– Так ведь у меня жена с понятием, – серьезно отозвался Бурмин, вызвав тем новый взрыв смеха.

Бурмину всегда не хватало чувства юмора, а от насмешек, даже самых безобидных, он терялся. Вот и теперь он оторопело огляделся и остановил взгляд на Горбатове.

– Налей-ка мне, да покрепче, – протянул Михаил к самовару чашку, приходя тем самым Бурмину на выручку: надо было как-то отвлечь внимание присутствующих от его персоны.

Кто-то громко постучал в наружную дверь. На пороге появился Маховой. Приветствуя собравшихся, он громко сказал:

– Здравия желаю. Не помешал?

– Хорошим людям всегда рады, – по праву старшего ответил Вальясов. – Тем более зван. Для представления. Поприветствуем нового командира корабля!

Все дружно захлопали, а Маховой смутился:

– Рановато чествуете, ребята, я всего лишь временно исполняющий…

– Калиф на час – тоже повелитель! Почему опоздал и в форме?

– Обстоятельства, – уклонился от ответа Василий.

Он на самом деле в отличие от остальных явился в баню, не переодевшись. Впрочем, было это неслучайно. Еще в курсантские годы, когда Маховой однажды облачился в новенький, с иголочки, гражданский костюм, Горбатов окинул его насмешливым взглядом и едко заметил: «Партикулярное платье сидит на тебе, как на корове седло». С тех пор Василий, безоговорочно доверявший вкусу друга, раз и навсегда решил гражданский костюм не носить. Форма, думалось, скрадывала недостатки его далеко не спортивной фигуры.

Вальясов, пристально глянув на Махового, спрашивать больше ни о чем не стал. Он был догадлив. В «Бунгало» по неписаному правилу было не принято лезть в душу.

– Может, сперва жар примешь? – предложил.

– Попозже, – как можно беспечнее отозвался Василий,