Михаил догадался, что не только с просьбой о рекомендации Ковальцу пришел Бурмин, что-то еще у того было на душе. И еще понял: замполит, как ни странно, нуждается в нем, в его понимании, сочувствии и помощи.

– Послушай, Владимир, – сказал он с обезоруживающей прямотой, которой в себе и не подозревал, – это ведь не все, с чем ты ко мне пришел. Выкладывай напрямик, что у тебя еще. Мы же товарищи!

И замполит сдался. Заговорил глухо, сбивчиво. О том, как тренирует выдержку, совершенствует характер, как стремится быть образцом для людей.

Михаил слушал, не перебивая. Впервые он выступал в роли исповедника и втайне страшно завидовал искренности, с которой говорил Бурмин. С чем-то он соглашался, кое-что вызывало протест, но имеет ли Михаил право навязывать другому свою точку зрения? Единственно, что он может порекомендовать: не бить себя в грудь раньше времени, тем более куда-то и кому-то «звонить».

Горбатов так и сказал. Горячку пороть не следует и, чтобы не выглядеть дураком, необходимо во всем разобраться сначала самому. Закончить мысль он не успел. В каюту ворвался Пчелкин.

– Скорее, – крикнул он. – Командиру плохо!..

Плужников стоял на мостике, вцепившись руками в поручень. Лицо, искаженное болью, побагровело. Пилотки на голове не было, слипшиеся волосы упали на лоб.

– Быстрее в каюту! – поддержал командира Горбатов. – Фельдшера сюда!

– Отставить, – с усилием сказал Плужников. – Сейчас отпустит.

– Вам отдохнуть требуется, товарищ капитан-лейтенант, – просительно сказал Бурмин, пытаясь поддержать командира с другой стороны.

– Я сам… – отстранился Плужников. Ухватившись за трубку переговорного устройства, он сжал ее так, что побелели пальцы.

– Но меры-то надо принять, – вмешался Пчелкин. Он без толку суетился, не зная, что делать и как помочь. – В постель бы вам!

Плужников неодобрительно покосился на Пчелкина:

– Отставить, штурман! Я останусь здесь… Занимайтесь своим делом. Командуйте, помощник.

Михаил стал к переговорному устройству на место командира:

– Внимательней на руле! Вправо не ходить!..

Жарких на него покосился, и Горбатов почувствовал: он повторил не только обычную команду, но и интонацию Плужникова. Черт побери, Михаил и не подозревал, что копирует командира. Считал – у него свое лицо, своя манера руководить людьми. Конечно, не все в Плужникове было так уж плохо. Обладать такими качествами, как строгость, непримиримость к расхлябанности, преданность делу, совершенно необходимо. Но педантизм, нетерпимость к малейшим промахам подчиненных казались Михаилу крайностью. Командир должен быть добрее, человечней…

Плужников же, глядя на Горбатова, думал о своем. Боль в правом боку то усиливалась, вызывая озноб, то отпускала, и сразу становилось легче. Замкнутый, немногословный, Плужников был по природе своей аналитиком. В свое время он даже поступал на физмат МГУ. Но умер отец. На руках у матери кроме него оставались две младшие сестренки. Пришлось идти работать.

Потом служба в погранвойсках, училище… Но характер не изменился. Прежде чем что-то предпринять, Плужников всегда обдумывал каждый шаг. Это не занимало много времени. У него сразу рождалось несколько вариантов решения какого-то вопроса, и он выбирал оптимальный. Короткие фразы, произносимые командиром корабля безапелляционным тоном, срывались с губ не в пылу раздражения, как казалось, а были тщательно взвешены.

Да, он был непримирим к любой разболтанности, пресекал ее самым строжайшим образом. Но не только потому, что так диктовали суровые законы пограничной службы. Командир подобен хирургу: приносит боль, идущую только на пользу. Ведь от того, как он научит, воспитает подчиненного, зависит готовность того и к бою, и ко всей последующей жизни. Плужников уверен: любишь человека – будь к нему строг, как бы тебе ни было трудно, сожми сердце в кулак и не давай ему ни малейшей поблажки. В экипаже его корабля взысканий было больше, чем в каком-либо другом. Даже начальник штаба бригады иногда выговаривал: «Портишь мне, Игорь Александрович, всю отчетность по дисциплинарной практике. Попридержал бы норов-то…»

Однако норов тут был ни при чем. Плужников не только никогда не скрывал, если кого-нибудь наказывал, а, наоборот, объявлял об этом во всеуслышание. Давая наряд вне очереди, заставлял провинившегося выполнить «черную» работу на виду, дабы другим неповадно было. Когда видели матроса, драющего настил пирса или гальюн, то, посмеиваясь, говорили: «Опять Плужников кого-то взгрел!» А он, переживая за наказанного порой больше, чем он сам, с виду оставался спокойным. Плужников видел – его недолюбливают, но изменять что-либо в своем поведении не собирался.

Когда боль немного отпустила и дышать стало легче, Плужников снова задумался о Горбатове. Он чувствовал скрытую неприязнь помощника, его внутреннее сопротивление…

Обиднее всего было то, что Плужников, через руки которого прошли десятки лейтенантов, не знал, как помочь конкретно этому. Единых рецептов конечно же нет. Всякий молодой офицер – задачка со многими неизвестными. И порой, чтобы ее решить, приходится идти даже на риск…

Погода постепенно портилась. Подул норд-ост, море взлохматилось. На поверхности его то и дело вскипало белесое кружево. Ветер срывал пену с гребней волн и с ожесточением швырял на корабль, обдавая смотровое стекло водяной пылью, размывая горизонт, делая его зыбким. Огромные водяные валы все чаще накатывались на палубу. Качка усиливалась.

Горбатов вглядывался в пустынный горизонт. Лицо его было спокойно, движения неторопливы, лишь глаза с еле заметной раскосинкой выдавали волнение. Они, точно прицеливаясь, щурились, веки чуть заметно подрагивали.

«А держится неплохо, – отметил Плужников с удовлетворением. – И наверняка злится, что торчу за спиной. Пожалуй, лейтенант прав… Тем более и предлог есть, чтобы удалиться. Полежать на самом деле не помешает».

Сивоус появился в рубке на редкость своевременно. Он не произнес ни слова, лишь уставился на капитан-лейтенанта и укоризненно покачал головой.

К удивлению Горбатова, проследившего за мимикой мичмана, командир молча и как-то покорно последовал за боцманом. Теперь можно было вздохнуть с облегчением. Встряска, как видно, предстоит основательная: океан шутить не любит. Но он сможет доказать, что кое на что годится.

– Сигнал бедствия, товарищ лейтенант! – неожиданно сообщил появившийся за спиной радист. – Иностранное судно терпит аварию!..

– Далеко?

– Вроде бы близко. Хорошо слышно. Вот координаты