Таким образом, Гудрич склонен считать кубок наполовину полным. В своем отчете для Гувера он написал, что пришел к общей оценке положения в России, не полагаясь исключительно на правительственную статистику, или свои инспекции базаров, или свои визиты в детские дома, но только после того, как лично побывал в деревнях и поговорил с крестьянами, сверился с их записями, осмотрел их кухни и больницы, «спал в их домах и ел их хлеб». Он утверждал, что провел эту процедуру в пяти деревнях Самарской губернии и двенадцати в Саратове. Это начинает звучать так, как будто он месяцами подряд разбивал лагерь среди туземцев, хотя то, что он сам допустил, было «поспешным расследованием», длившимся всего две недели. Тем не менее, там, где его эмпирические исследования не увенчались успехом, он полагался на дедуктивную логику, чтобы сделать радикальные выводы. Это позволило ему удивительно быстро изучить менталитет российских крестьян: «Они говорят вам, что скрытых поставок нет. Я сомневаюсь в правильности этого, поскольку это противоречит человеческой природе и полу-восточному характеру голодающих провинций». Эхо профессора.

Как и Хатчинсон, Гудрич не был слеп к страданиям окружающих его людей, особенно многих тысяч беженцев, которых он видел на своем пути. Он набросал для Гувера несколько отборных сцен лишений и заметил, что в деревне Баро Саратовской области из каждой собаки сделали сосиски. «Я мог бы рассказывать вам эти вещи до тех пор, пока у вас не заболело бы сердце, как у меня, когда я увидел их, но это не улучшило бы ситуацию и не помогло бы в решении проблемы». Его рекомендации не выходили за рамки филантропии. Он призвал увеличить количество пайков до 1,5 миллионов и включить в программу питание взрослых.

Даже когда он писал эти строки 1 ноября и задолго до того, как они легли на стол Гувера, в Вашингтоне и Нью-Йорке разрабатывался гораздо более амбициозный план по оказанию американской помощи России.

Вернувшись в Москву, 20 октября Хаскелл отправил Гуверу свой первый телеграфный отчет об условиях в России. Он согласился со своими следователями в одном: «Газетные статьи преувеличивают нынешнее общее состояние, а фотографии взяты из худших случаев». Фактическое число пострадавших составило не двадцать пять миллионов, а ближе к шестнадцати миллионам. «Голодание присутствует, но еще не повсеместное; пик наступит в декабре-январе и продолжится в августе… Питание взрослых по программе наибольшей потребности ограничено злаками... По оценкам, разумно распределяемые две тысячи тонн муки в день, начиная с первого января, будут соответствовать требованиям Volga». Это и программа посева, добавил он в телеграмме от 5 ноября, и «в августе в России будет избыток».

Вскоре после получения первой телеграммы Хаскелла — хотя и не как прямое следствие этого — Гувер предпринял тщательно продуманный шаг по расширению миссии. Когда именно было принято это решение, определить невозможно. Призыв Хаскелла к кормлению взрослых был необходимым шагом, но Гувер рассматривал эту возможность еще до начала переговоров в Риге; он также обсуждал это с Хаскеллом перед миссией, так что рекомендация полковника фактически была подсказана. Поддержка идеи была обеспечена отчетами Грегга и Шафрота, которые были переданы в Нью-Йорк и Вашингтон. Еще раньше возвращение Келлога из России на второй неделе октября, вероятно, решило вопрос. Гувер полностью доверял суждениям своего коллеги, основанным на их многолетней совместной работе в сфере оказания гуманитарной помощи от Бельгии до Польши. Суть послания, которое Келлог привез в Вашингтон, отражена в недатированной дневниковой записи из его сентябрьского путешествия вдоль Волги, в которой он задается вопросом: «Можем ли мы прекратить кормить детей в одиночку, пока их естественным защитникам (матери и отцу) позволено умирать?»

Это был единственный стимул, в котором нуждался Гувер, чтобы продвигаться вперед с планом обеспечения взрослого населения достаточным количеством корма, чтобы дотянуть до урожая 1922 года, и программой посева, чтобы дать этому урожаю шанс. 27 октября он телеграфировал Брауну в Лондон, что программа АРА в том виде, в каком она была задумана, неадекватна и что европейские страны вряд ли смогут восполнить разницу. «Поэтому единственная реальная надежда заключается в широком отклике населения США». Под этим он имел в виду через своих избранных представителей; другими словами, пришло время обратиться в Конгресс за ассигнованиями для помощи России. Брауну было поручено передать Хаскеллу, что, как только Гудрич сможет убедиться в масштабах массового голода, он должен вернуться, чтобы помочь с приготовлениями в США. Таким образом, решение о расширении было принято еще до того, как Гудрич сел за составление своего первого меморандума от России. Но тогда роль губернатора заключалась не столько в страданиях на Волге, сколько в политике на Потомаке.

До того, как советский телеграф стал надежным, телеграммы Хаскелла на этом раннем этапе операций — и наиболее секретные из них на время миссии — отправлялись курьером в Ригу, а оттуда зашифрованными в Государственный департамент, где госсекретарь передавал их Гуверу в форме близкого пересказа. Гувер, а на самом деле Хьюз и другие государственные и коммерческие чиновники ждали анализа политической ситуации в России от Хаскелла, их любопытство достигло пика после недавних газетных сообщений из Москвы о дальнейшей фазе радикальной экономической реформы, инициированной Лениным. Телеграмма Хаскелла от 20 октября подтвердила общую тенденцию: «Быстрый отход от коммунистических идеалов, о чем свидетельствует недавняя свобода торговли, разрешение на аренду, тарифы на автомобили и так далее».

Реформы, казалось, вышли на международную политическую арену ближе к концу октября, когда дипломатическая нота, выпущенная Чичериным, указала на готовность советского правительства признать свою ответственность по выплате довоенного внешнего долга России и предложила созвать международную конференцию для переговоров по соглашению. Что еще более поразительно, именно в последние две недели октября Ленин шокировал своих товарищей-большевиков своими резкими заявлениями, опубликованными в советской прессе, заявив, что героический военный коммунизм был ошибкой и что Советской России необходимо освободить больше места для капитализма.

Записка Чичерина и «удивительно смелые» речи Ленина повлияли на тон телеграммы Хаскелла в Вашингтон от 5 ноября: «Правительство сейчас озабочено устранением причиненного вреда, спасением крестьян и сохранением их собственных рабочих мест любой ценой. Едва ли день проходит без какой-нибудь новой уступки частной собственности и праву на торговлю». Формулировка Хаскелла, возможно, поощряла принятие желаемого за действительное в Вашингтоне, что власть большевиков быстро ослабевает. В своем предыдущем отчете он даже использовал формулировку «Полный экономический крах». Тем не менее, там он также категорически заявил, что большевики прочно контролируют ситуацию. «Бюрократия, действующая под диктовку группы еврейских оппортунистов, столь же суровая, как имперский режим... Ошеломленное население спокойно воспринимает ситуацию».

Для Гувера и Хьюза это, помимо