друзьями еще до замгарина, когда встречались, обсуждали, что в мире очень немногие живут осознанно, делают что-то важное, меняют все… А замгарин многих успокоил и научил направлять энергию в нужное русло. Оказалось, что исключительных людей очень много вокруг!

— Ты себя слышишь вообще? — поразился Макс. — Нельзя стать частью элиты, сидя в баре с пивасом и назначая себя элитой!

— Художник взревновал?

— Я не говорю, что ты картины должен писать, но хоть что-то делай!

— Забавно наблюдать за морализаторством человека, который пришел просить у меня денег.

— Я не на себя просить пришел, а на нечто важное, только ты это вряд ли поймешь! Мудаком был — мудаком и останешься.

Макс прекрасно знал, что взрывной характер его до добра не доведет, но тут сдерживаться просто не получалось: он уже видел, что Шурик ему помогать не станет. Кузен убедил себя, что он лучший, просто потому что… он лучший. А если так, на остальных можно смотреть свысока, их заботы мало что значат.

К кому еще можно обратиться? К Эвелине? Ха, десять раз! Даже после того, что случилось с ее сыном, она продолжала спускать нехилые суммы на пропаганду замгарина. Она бы с Шуриком сейчас легко поладила.

Однако убежденность в том, что вокруг него преимущественно дегенераты, никак не способствовала решению проблемы. Вопрос денег оставался открытым.

* * *

Нику не покидало чувство, что что-то не так, однако она никак не могла разобраться, что именно.

Проблемы с сестрой? Да, Дашка начала вести себя как-то странно, но странно в хорошем смысле. Еще недавно она казалась подавленной, теперь же сестра выглядела всем довольной и веселой… пожалуй, даже слишком веселой. Со слишком блестящими глазами. Со слишком долгим смехом даже из-за самой банальной шутки.

— Ты ведь не начала снова принимать замгарин? — не выдержала однажды Ника.

— Господи, нет! — раздраженно закатила глаза Даша. — Что, я не могу быть просто счастлива?

— Раньше тебе что мешало?

— Допустим, у меня парень появился… Но говорить о нем я не буду! И не спрашивай меня ни о чем!

Ника и не спрашивала. Она предпочла поверить в загадочного безымянного парня. Ведь не стала бы Даша на самом деле снова пить эту отраву!

Нет, причина беспокойства была в чем-то другом. В работе? Но и там ничего не изменилось. С ней по-прежнему общались строго по необходимости и смотрели на нее свысока. Так ведь она уже привыкла и не ждала иного!

Наконец Нике пришлось признать: ее беспокоило то, что мир сломался, а все делали вид, будто так и надо, и никто не собирался его чинить.

Никакой волшебный комплекс витаминов так и не был изобретен, побочки от замгарина продолжали развиваться. Волосы выпадали полностью, проблемы с кожей становились совсем уж жуткими, у многих начинали темнеть и выпадать зубы. Если раньше врачи говорили, что очень скоро все поправят, то теперь они утверждали, что беспокоиться не о чем. Да, в организме происходят некоторые не слишком привлекательные изменения. Но они не несут никакой угрозы жизни и здоровью, все в порядке!

Правда, не все врачи пели хором. Некоторые умоляли прекратить прием таблеток хотя бы до проведения полноценных испытаний, а лучше — навсегда. Но никто не давал им площадку для выступлений, и казалось, что таких медиков совсем немного, даже если их было большинство.

Новая маркетинговая политика «Белого света» намекала, что это только начало. Везде и всюду на фото появлялись люди, у которых побочка замгарина уже проявилась, причем в самой тяжелой форме. Это был новый идеал красоты. Этих же моделей должны были использовать в рекламе все крупнейшие компании — наравне с теми, кто замгарин не принимает. Если же компании не выполняли требования «Белого света», сообщество без зазрений совести призывало своих адептов бойкотировать их всеми возможными способами.

— Это уже какой-то промышленный терроризм, — возмущалась Ника. — Это уродство навязывают нам как новую красоту!

— И красота, и уродство относительны. «Белый свет» просто показывает, что не должно быть ограничений.

— Слушай, я понимаю, когда борются с ограничениями по весу, росту, возрасту… Но тут же вопрос здоровья! Они пытаются показать, что язвы, выпадающие волосы и зубы — это очень круто!

— Ник, знаешь, мне кажется, что настоящий человек будущего — это тот, который может принять любую внешность и любую точку зрения.

Это звучало настолько правильно, что даже спорить было неловко. Но если Дашка настроилась на корректность и созидание, кое-кто Нику неожиданно понял. Юля еще после случая с обливанием на улице отказалась от нейтральных взглядов. Она не столько симпатизировала противникам замгарина, сколько презирала его адептов. Теперь же презрение готово было переродиться в гнев — это по одному телефонному звонку стало ясно.

— Меня вынуждают нанять на работу этих оборвышей! — бушевала она.

— Подожди, не кричи! Каких еще оборвышей?

— Да замгариновых торчков этих! Пока только намекают, что если я не найму, у меня будут проблемы. Но там до шантажа один шаг остался, Ника!

— Так найми их, нервы себе сэкономишь.

— Да не буду я их нанимать! Во-первых, я в жизни на шантаж не велась! Во-вторых, работники из них никакие! Они все заторможенные, наглые, на упреки не реагируют вообще! А эта их короста — или что у них там? Ты представляешь себе: официант приносит клиенту суп и тут же роняет туда прядь волос! Или зуб! Они зубами плюются, Ника! А у меня ресторан!

— Опыт показывает, что угрозы у них не пустые. Не примешь их условия — они начнут тебе гадить, и не факт, что по-мелкому. А осудят все равно тебя.

— Но разве так должно быть? — как-то разом поникла Юля.

— Я не знаю, как должно быть. Просто так есть.

Нике еще никогда не доводилось задумываться о мире вообще. Кто угодно ведь сначала тушит пожар вокруг себя, а потом только разбирается, что там еще пылает. Но оказалось, что в какой-то момент она, да и многие другие, упустили важные искры, и теперь они расползлись, разгорелись, повсюду зарево.

Нужно признать: информационную войну «Белый свет» выиграл. Но даже такое признание не успокоило Нику, не позволило просто плыть по течению, как раньше. В какой-то момент тревога стала настолько сильна, что жить с ней уже не получалось. Нужно было или сломаться, согласившись на то, что она давно ненавидела, — или просить помощи.

Даже приближаясь к старому дому с недавно обновленной светло-желтой штукатуркой, она не могла поверить, что действительно решилась на это. И возле распахнутой двери не верила, она-то надеялась, что ее хоть домофон остановит! Поверила, только когда