откуда тот доносится, и не догадывался, что слышит собственные воспоминания. Интересно, гул будет преследовать нас до конца дней или однажды мы проснёмся посреди ночи и не различим ничего, кроме просторной тишины? Сычу мой вопрос не понравился бы. Он сейчас, наверное, сжался в кабине и всем сердцем ненавидел Кардана, что-то там напортачившего в моторном отделении.

Кардан пообещал реанимировать «Зверь» к обеду завтрашнего дня, а вчера вечером, когда двигатели заглохли в первый раз, носился по палубе с выпученными глазами, отмахивался от назойливых вопросов и предложений помочь. На «Зверь» обрушились все несчастья разом. Ну хорошо, не все, а только два, но вполне ощутимые: забарахлили двигатели и вышла из строя автоматика в печном отделении.

Со «Зверем» и раньше случались неполадки. Если Кардану не удавалось разобраться с ними, Сыч по радиостанции связывался с Сухим, и тот довольно быстро привозил механиков. В штабе батальона старались поддерживать «Зверь» на ходу. Сегодня механики не приехали. Сыч замучил командира, вызывая того каждые полчаса и повторяя, что Кардан не справляется, а Сухой отвечал, что механиков придётся подождать.

– И сколько ждать? – расхаживая по палубе, ворчал Калибр.

– Подохнуть успеешь, – отвечал ему Сивый.

Значит, в батальоне дела шли плохо. И не только там. Весь синий фронт дрожал, грозя вот-вот опрокинуться и пропустить нам навстречу пламенеющие от заградительного огня дивизии жёлтых.

Ждать осталось недолго.

Мне бы во сне видеть родной бревенчатый дом с зелёным крыльцом и оцинкованной трубой дымохода. Он и ещё десяток деревянных домов чудом уцелели, превратились в самостоятельный посёлок – огрызок перемолотого наступлениями и отступлениями городка. Кругом громоздились холмы развалин, торчали хвосты неразорвавшихся ракет и кресты наспех обустроенных кладбищ. Между домами тянулись маскировочные сетки, словно это могло уберечь посёлок от фронтовых ненастий. В старых гаражах жили куры и мелкий скот, жалкий обрубок асфальтированной дороги прятался в тени яблонь, а в хоккейной коробке возвышались две ухоженные теплицы. Таким всё было, когда я видел дом в последний раз. Надеялся, что к моему приезду там ничто не изменится. В предвкушении торопил дни, а мне третью ночь подряд снилось устроенное Сивым застолье.

Я возвращался за покрытый скатертью раздвижной стол. Консервы, дрищи, не допитые в ту ночь бутылки молока и скатерть в горошек не менялись, однако гостиная каждый раз преображалась. Позавчера мне снилось, что мы празднуем Новый год, вчера мы отмечали чей-то день рождения. Сегодня радовались свадьбе, хоть и не понимали, кто из нас женится, – а я проснулся задолго до побудки и увидел неморгающий глаз аварийки. Поворочавшись на матрасе, спрыгнул на пол и побрёл на палубу.

В моём сне Сивый не появлялся, и на том спасибо. Хотя бы ночью удавалось от него отдохнуть. Он ведь отбрехался от вопросов про жёлтую мясорубку. Я тогда застал его в хозяйственном отделении. Гремя шумихой, набросился на Сивого. Нет, в драку не полез, но схватил его за грудки. Опомнившись, огляделся. Убедился, что мы одни, и спросил про книгу учёта. Не дожидаясь ответа, принялся прощупывать его ватник. Сивый не сопротивлялся и, к моему удивлению, прямо сказал, что действительно вернулся к придорожной канаве за букварём.

– Зачем?! – сухо спросил я.

Ждал признания, откровения, наконец озвученного предложения завербоваться к жёлтым, а Сивый, паскуда, лишь улыбнулся и промолвил:

– Сжечь.

– Кого?

– Букварь, кого.

– Зачем?..

Я ослабил хватку, и Сивый аккуратно высвободился. Оправил на себе ватник и даже отряхнулся, будто только сейчас заметил, что перепачкан в пепле.

– Зачем? – повторил я.

– Ты, наверное, забыл. По правилам, армейские документы жёлтых нужно сдавать…

– Букварь? Да в штабе им зад подотрут и выбросят!

– …сдавать в штаб. А гражданские документы – сжигать.

– Букварь не гражданский.

– И всё-таки он документ. Там явно побывали трофейники. Всё важное они забрали. Букварь не тронули. Значит, решили, что он – мусор вроде гражданского документа, так? Вот я и подумал, почему бы не сжечь.

Я растерялся. Не знал, с какой стороны подступиться к Сивому, как его подловить.

– Хочешь, обыщи. – Сивый расстегнул и распахнул ватник, показав затасканную тельняшку.

– Сам себя обыскивай…

Поймав удачную мысль, я оживился:

– Сжёг, говоришь?

– Сжёг. Ну, сгорело не всё, ведь…

– Что-то я не видел дыма.

– А ты думал, будет полыхать до неба? Это, знаешь, когда на площадях жгли книги…

– Где сжёг?

– Там и сжёг.

– Где?!

– За ангарами.

– Почему не на дороге? Чего таскаться?

– Хотел тебе принести, но передумал. Представил, как ты разорёшься, начнёшь хватать меня, дёргать. Оно мне надо? Вот и сжёг сам. Не веришь? Сгоняй, посмотри. Дождей не было, огарки ещё лежат.

Скользкий, как рука жабы! Выскальзывает из верхонки, улепётывает от тебя, будто живая, и не хочет вслед за жабой идти в печь. Ловишь её, бесишься, затем отпинываешь куда подальше и забываешь. И закидоны Сивого стоило забыть – плевать на него с верхней горы! – однако во мне созрело упрямство на грани одержимости. Отступать я не собирался. Словам Сивого не поверил. Он оправдывался логично, не придраться, но слишком уж вкрадчиво, спокойно, и улыбался так примирительно, будто припадочному объяснял что-то очевидное и боялся неосторожным словом спровоцировать новый припадок. Подстёгивало двинуть Сивому в его довольную морду, но я лишь сплюнул на пол и молча ушёл из хозблока.

В общем, дело не выгорело. Предъявить Сивому было нечего. Хорошо, что я не устроил разборку на глазах у всей команды. Меня бы записали в ряды долбанутых, и, когда я действительно предъявил бы Сивому нечто весомое, никто не захотел бы меня слушать.

Глядя в небо с палубы притихшего «Зверя», я смотрел на падающие звёзды, размышлял о букваре жёлтых и прислушивался к тому, как внизу, на платформе, суетятся печники. Они справлялись и без автоматики, жгли хануриков в ручном режиме. Поломка двигателей их не беспокоила. Печи у нас работали независимо.

Когда рассвело, на палубу подтянулись Леший, Калибр, Фара и Кирпич. Мы поболтали о том о сём и полезли в моторное отделение проверить, жив ли там Кардан. Он не показывался с вечера и уже мог, запутавшись в кишках «Зверя», подохнуть. В отделении мы отыскали его по звукам. Не подох, значит.

Кардан, весь измаравшись, копошился под какой-то приблудой. Встретил нас ошалелым взглядом. Фара принёс ему галеты и флягу с горячим цикорием. Кардан в свете налобного фонаря уставился на них. Мотнул головой – мол, нет времени, – а потом выжрал всё принесённое Фарой и опять полез под свою приблуду.

Один из двух двигателей «Зверя» вчера заглох на ровном месте. Заведённый, вновь глох, и Кардан проковырялся в нём всю ночь, прежде чем