крепостью в Средней Азии. Большая часть города была обнесена в ту пору тройным рядом стен, в 4 сажени толщиной, в 3,5 высотой; по ним совершенно свободно могли ездить арбы. На наружной стене и промежуточных башнях стояло 53 пушки, с зарядными ящиками, со всей принадлежностью; для действия же при орудиях были вызваны искусные афганцы. Кроме того, гарнизон города составляли 2 тыс. сарбазов, несколько сотен туркмен, остальное сарты, всего не менее 10 тыс., под начальством Алаяр-хана, с титулом «таксаб-перваначи» — нечто вроде нашего фельдмаршала; при нем состояло 19 беков. Внутри крепости, как водится, стояла «урда», цитадель, но, по словам перебежчика, такая ненадежная, что ее можно было прошибить палкой. Между первой и второй стеной шла улица шириной около 60 саженей; здесь Алаяр-хан расположил лагерем все свое разношерстное войско; вместе с тем приказал все трое городских ворот завалить наглухо, чтобы никто и подумать не смел о возможности бегства. Местность вокруг крепости была очищена приблизительно на 100 саженей, для лучшей обороны.

Выбравши место под лагерь, наши расположились у самого выхода ущелья по дороге в Самарканд; затем приступили к осадным работам: делали лестницы, плели туры, вязали фашины, а в то же время малые отряды приближались к крепости, чтобы высмотреть удобные места для осадных батарей.

Покинутая часть города стала любимым местом прогулок наших солдат. Городские сакли оказались такие же маленькие, как и деревенские: в одну или две, редко в три комнатки; крохотные окна без рам, без стекол; полов вовсе нет; потолок из тоненьких жердочек, поверх насыпана глина. Каждая сакля окружена высоким забором, у которого лепятся кормушки. Везде глина и глина. На плоских крышах навалены запасы колючки, идущей на корм верблюдов и ослов; она же служит и топливом.

Несколько ознакомившись с этим местом, наши солдаты находили ямы, засыпанные ячменем, пшеницей; иногда такие запасы попадались и в саклях, причем дверь была искусно замазана глиной. Счастливая находка становилась известной всему лагерю: набегали фуражиры, усердно наполняли мешки, саквы; даже рубахи и панталоны превращались в мешки, переполненные зерном. На базаре, в его укрытых соломой галереях, солдаты копошились с утра до ночи: кто шарил в лавках, кто бродил из любопытства. Одному посчастливилось напасть на кипы табаку. Каждый солдат непременно воткнет штык, повертит-повертит и потом уж набивает карманы, не справляясь с их величиной. В другом месте нашарили мешки с изюмом: это добро живо расхватали по карманам, потому что ячмень, клевер, табак и изюм — предметы первой важности в солдатском быту; пшеница же и просо валялись без призрения, разве кто поохотится на мешок, чтобы выкроить из него на досуге портянки.

Однако сарты не дремали, и чуть только покажется на улице белая рубаха, посылали несколько пуль, не то и ядро. Эта угроза только потешала солдат, скрытых навесами, откуда вслед за выстрелом раздавался взрыв хохота. В Ура-тюбе ружья и пушки по ночам молчали; здесь же по ночам разгоралась самая жестокая стрельба, особенно к рассвету. Ура-тюбинские беглецы, верно, рассказали, что «урус» именно в эту пору лезет на стены. Кроме того, каждую ночь выходил из крепости отряд и с криками «Аллах! Ур!» бросался на наши пикеты. Однажды проскочило в горы 10 всадников, причем закололи пиками нашего солдата; другой раз сарты сделали вылазку, подожгли ближайшие сакли и тотчас вернулись. В Ура-тюбе ничего подобного не было.

15 октября перед вечером потянулись из лагеря арбы, нагруженные турами и фашинами. Несмотря на огонь из крепости, арбы подъехали сажен на 200 и свалили все в одном из переулков. В 7 часов выступили войска и саперы: одна колонна из 4 рот при 8 орудиях, под начальством Михайловского — к ура-тюбинским воротам, другая, почти в таком же составе, под начальством Григорьева — к Самаркандским воротам. Саперы сейчас же приступили к устройству осадных батарей. Штабс-капитан Зиновьев, подыскивая место для брешь-батареи, предназначенной для образования пролома в стене, сообразил, какова должна быть высота стены. Бухарцы так строят крепости: они выводят стену примерно в аршин, дадут высохнуть, потом накладывают второй пласт, потом третий и так до конца. Между пластами всегда образуются промежутки, заметные издали. Тут оказалось 9 швов, значит, высота 10 аршин — так оно действительно и было.

За забором поставили в два яруса туры, насыпали их землей, а потом пробили в заборе амбразуры (отверстия) и навесили сверху деревянные заслоны для защиты от пуль, сбоку поставили траверзы (от бокового огня); для погребков заняли ближайшие сакли. Конечно, такие незамысловатые батареи против европейской крепости продержались бы недолго, а сарты даже не заметили, как провезли по глухим переулкам орудия, как их поставили на места. Ура-тюбинскую батарею сделали несколько лучше, чем самаркандскую; солдаты прозвали ее «гостиницей». Она вся была построена из туров, на довольно высокой площадке, где росли деревья, а сзади находился большой пруд; ее фланги (концы) примыкали к большим саклям. Зато самаркандская начала палить раньше, с самого утра. Поминутно раздавалась команда: «Первое! Второе!» Пушки, расставаясь с гранатой, отскакивали от бруствера, а полупудовые мортиры (короткие орудия для стрельбы навесом), известные у солдат под именем «собачек», прыгали на месте. Неприятельские ядра с треском раскалывали на ура-тюбинской батарее деревья; на солдат сыпались листья, щепа; чаще же всего их снаряды пропадали бесследно в турах. Наступила ночь. На батареях никто не смыкал глаз, изредка палили вверх картечью, чтобы помешать сартам исправлять обвал. Однако обманчивый свет луны не позволял ничего различать: белела глиняная стена, на ней темным пятном обвал — и только. Лишь на рассвете заметили, что обвал завален хворостом: засека стояла наравне с зубцами крепостной стены; к полудню, впрочем, она рухнула вниз, увлекая за собой множество земли.

На следующую ночь предстояло опасное дело: измерить глубину неприятельского рва. На этот подвиг вызвался уланский поручик Кузьминский. Захватив с собой шнур с навязанным на конце камнем, Кузьминский взял в руки револьвер и в сопровождении унтер-офицера Сойнова перелез в темную ночь через забор. Прошло полчаса тревожного ожидания; все молчали, сознавая ту опасность, какой подвергал себя отважный офицер. Вот наконец он показался, такой же беззаботный, веселый. Товарищи его окружили. «Девять аршин, — говорит, — спуск и подъем круты, внизу стоит караул, сам слышал голоса…» Задал задачу Алаяр-хан: 9 аршин ров да 11 бруствер, — без малого семь саженей карабкаться вверх.

Вот и третий день осады. Снарядов не жалели; огонь стал, что называется, жарким. Точно играли в мячи, обе стороны менялись выстрелами, не уступая один другому: грохот пальбы не умолкал, дым и пыль густыми облаками укутали батарею. Наши орудия