ровную степь, где, кроме травы, ничего не росло. На первом привале воды не оказалось; только что хотели сниматься, как дали знать о приближении бухарского посла. Это был знакомый уже мирза Шамсутдин, два раза бывавший в Ташкенте. Главнокомандующий ему обрадовался, потому что надеялся получить наконец мирный договор, которого ждал более полу- года. Вместо договора мирза вытащил письмо от эмира, обещая, что договор будет выслан через два дня. Кауфман не принял подарков и приказал ударить подъем. Жара усилилась, пот катился градом, но солдаты сразу пошли шибко в надежде набрести на воду. В воздухе стояла гробовая тишина, лишь скрипели сзади арбы, да и те мало-помалу далеко отстали. Переночевали у кишлака, покинутого жителями, а на другой день отряд вступил в цветущую Мианкальскую долину. Начались сплошные сады, между ними поляны с густой сочной травой; в тени тополей, орехов, яблонь, вишен белели палатки. Эта часть Туркестана лучше всего сохранила тот вид, какой некогда имела вся страна от Ташкента до Хивы. В каждом саду, как бы на страже его, стоят аисты и от времени до времени постукивают своими длинными клювами. Хивинцы говорят в насмешку, что это постукивание заменяет бухарцам пение соловья. Один из кишлаков Мианкальской долины носит название Урус в память беглых московских людей, переселившихся сюда лет 200 или 300 тому назад; но однажды случилось наводнение или какая-то другая беда: несчастных переселенцев заподозрили в том, что они продолжают молиться христианскому Богу и что беда пришла от этого: их перерезали всех до единого.

— Что это? — спросил главнокомандующий, завидев в садах пеших сарбазов и конные толпы бухарцев со значками.

— Не знаю, — отвечал мирза Шамсутдин, еще недавно уверявший, что в Самарканде нет никаких войск.

Он просил позволения выехать вперед, узнать, в чем дело. Скоро вместо него явился новый посланный, Нажмутдин-ходжа, в белой чалме, в богатом атласном халате. Он подал договор за подписью и печатью эмира. Когда стали разбирать бумагу, оказалось, что она написана частью на персидском, частью на арабском языке, которого никто из переводчиков не знал. Однако все-таки можно было понять, что эмир изменил условия высланного ему договора в свою пользу; считал ли он себя еще достаточно сильным, или просто хотел протянуть время — осталось неизвестным.

Отряд снова двинулся ускоренным шагом, торопясь выйти из садов, где высокие заборы имели необходимые приспособления для упорной обороны. Кауфман поспешил к авангарду, за ним ехал Нажмутдин.

— А это что еще значит? — спросил у него генерал, указывая на высоты, покрытые пехотой, конницей и артиллерией.

— Народ и войска вышли встречать вас, — спокойно отвечал азиат.

Местность открывалась для нас самая невыгодная: песчаная или каменистая долина, вся изрытая рукавами Зарявшана, то мелкими, то глубокими, с быстрым течением; дальше расстилались топкие рисовые поля, прикрытые с левой стороны густыми рядами деревьев. За рекой Зарявшаном подымались высоты, частью пологие, частью крутые, с откосными обрывами. Около 20 неприятельских орудий стояли в центре позиции, на большой самаркандской дороге; еще 2 батареи по шести орудий — на двух боковых путях. Пехота занимала длинным тонким строем подошвы высот; конница же почему-то скопилась на высотах, вершина которых пестрела множеством палаток, обставленных бунчуками и разноцветными значками.

Бухарцы были уверены в неприступности своей позиции; только один из дервишей, сомневаясь в этом, заранее предсказал, что войско будет побито. Ката-тюря, старший сын эмира, приказал отрубить ему голову.

Миролюбивый генерал все еще надеялся, что бухарцы очистят высоты. Два раза ездил туда посол эмира, о чем-то переговаривался, снова возвращался, а войска неприятеля тем временем передвигались, передовая линия пехоты усиливалась толпами конницы. Прошло 3 часа, томительных, долгих, под палящими лучами солнца. Наконец бухарцы открыли огонь, и довольно меткий: снаряды перелетали через головы главнокомандующего и его свиты. Еще прождали с четверть часа, пока Кауфман произнес: «С Богом!» Так началось сражение, известное под именем боя на Самаркандских или Чапанатинских высотах. Шесть рот 1-й линии шибко пошли на высоты; в промежутках двигалось 8 орудий; сзади поспешали резервы. Абрамов вел свои роты на правый фланг неприятеля, а Головачев с ротами 9-го, 3-го и стрелкового батальонов пошел на центр. Тут пролегали ближайшие пути к Самарканду. Солдаты перешли один рукав Зарявшана по грудь в воде, потом зашлепали в грязи, еще дальше — стали вязнуть в тине; ноги разъезжались в стороны, многие падали, снова подымались и все шли да шли; миновали рисовые поля, опять — арык: поправили сумки, подтянули их к самой шее, чтоб не замокли, и снова погрузились в воду. Всякий, кто выбирался на берег, прежде всего ложился на спину и болтал ногами, пока не отольет воду; вскочив, снова бегут, спешат дорваться до высот. Цепь уже почти бежит. Вот ядро шлепнуло перед 4-й ротой.

— Ишь, как его, проклятого, вдарило! — обозлился солдат. Рота пошла еще шибче; народ входил в азарт. Это были люди, шедшие продавать свою жизнь за очень высокую цену: на каждого бойца приходилось не менее полсотни врагов.

— Пушки бросают, братцы! Смотри: вон пушки бросают! — крикнул молодой охотник.

Все взглянули вверх.

— Ура, ура! — раздалось из всех грудей, и уж тут никакая сила не могла остановить этот неудержимый порыв.

Рота 9-го батальона, с Назаровым во главе, захватила все 20 орудий центра.

— Смотри, братцы, — кричали солдаты, — вся снасть у них тут: тоже вон и заряды, и пальник, и банник — ну, орда дурацкая!..

В то же время Абрамов поднимался на высоты правого фланга. Неприятель, изумленный быстротой наступления, поспешно отошел, и только конные толпы, заметив оставленный перед садами обоз, кидались на него со своим обычным криком: «ур! ур!» Удивительное зрелище представляла эта горсточка, составлявшая прикрытие, окруженная тучей конницы: она по временам останавливалась, делала залп и снова двигалась, пока рассеянный неприятель не свернется в кучу, чтобы нанести новый удар. В начале 6-го часа наши войска, кроме нескольких пушек, были на высотах; последние выстрелы смолкли, и только внизу, в арыках, бились увязшие лошади. Охваченный с флангов, при дружном наступлении против центра, неприятель покинул свои позиции и бежал без оглядки. На протяжении 2,5 версты валялись ружья, сабли, чалмы, куртки; на левом фланге было покинуто до 30 палаток, с подушками, коврами, самоварами, кальяном и разными сластями: видно, беки надеялись долго здесь держаться. После мы узнали, что они хотели затопить всю эту долину, да плотина не была готова.

Победители, добравшись до высот после такого мучительного перехода, неспособны были к преследованию. Усталые, голодные и до нитки мокрые, они молча падали на сырую землю, не произнося ни единого слова.