били без промаха, как рукой снимали один тур за другим; глина струилась потоком сверху вниз, глыбы земли тяжело сползали, ударяясь о берму (узкий промежуток земли между валом и рвом). Но и афганцы отличались: наши туры превратили в решето, площадку на ура-тюбинской батарее осыпали так густо, что стало трудно бегать за зарядами. Особенно досаждала одна пушка: она посылала ядро за ядром, которые, пролетев над самым гребнем бруствера, били прямо в саклю, где стояли зарядные ящики. Сакля шаталась, столбы разлетались в щепы, все ждали, вот-вот она рухнет. Однако к полудню огонь стал утихать, замолчала и зловредная пушка. На площадках начали появляться предвестницы штурма — лестницы; стали собираться войска. Лица у солдат сделались серьезны; каждый думал свою думу, многие крестились. Вот уж подняли лестницы и, молча, шагая через туры, выходят рота за ротой на открытое место (эспланаду), где неприятель может сию минуту всех расстрелять. Сарты не ожидали штурма; генерал рассчитал верно, выбрав для штурма неурочный час. Штурмовые колонны успели пройти около 20 саженей, пока вся стена загорелась огнями. Живо спустили вниз лестницы, сбежали в ров, потом стали подниматься. Вон храбрый Кузьминский уже свалился, исколотый пиками, тяжело ранен юноша Аленич… Не выдержали артиллеристы: покинули свои пушки, побежали туда же; резерв, следивший глазами и сердцем за товарищами, также припустил следом за ними. Не прошло и четверти часа, как высокие стены Джизака покрылись белыми рубахами: канонада сверху прекратилась, и взвод нарезной батареи взял с места рысью, чтобы попасть в крепость. В эту минуту около ура-тюбинских ворот взлетело на воздух круглое облако дыма, дрогнула земля, пошатнулись стены, раздался страшный взрыв. Причину его так и не дознались. Одни говорили, будто сарты нарочно воспламенили порох; другие доказывали, что они на такой подвиг неспособны, взрыв произошел случайно, когда защитники, спасаясь бегством, искали спасения в погребе, ружья же у них фитильные… Как бы там ни было, а наших 16 человек пострадало — кого пришибло, кого тяжело ранило.

Бухарцы рассчитывали по-своему. «Если Ура-тюбе урус осаждал 8 дней, то под Джизаком просидит по крайней мере 18 дней». Алаяр-хан донес в Бухару, что сдаст крепость только тогда, когда ее стены повалятся на защитников. Он, конечно, рассчитывал на толщину стен, почему и распорядился завалить ворота.

Утром в день штурма, около 10 часов, бухарцы сделали даже вылазку против конного отряда Пистелькорса, производившего демонстрацию, т. е. движение для отвода глаз. После вылазки все беки были собраны на одном из бастионов совещаться, как тут прибегают сказать: «Урус перелез через стену!» Тогда они, сняв сапоги, подобрав полы халатов, побежали к воротам, но было уже поздно: их встретила одна из наших рот…

В то время когда наши войска заняли обвалы, во власти неприятеля оставались лишь одни ташкентские ворота, или, вернее, калитка, так как ворота были наглухо завалены. Часть солдат направилась по валгангу, сбрасывать орудия, другая часть в цитадель, остальные в улицу между первой и второй стеной. В этом глухом коридоре очутились запертыми, как в западне, защитники Джизака: положение отчаянное! Они обезумели от страха: подгоняемые пулями и штыками, они, как стадо баранов, бросились к ташкентским воротам — ворота заперты! Около 4 тыс. конных и пеших топтали, давили друг друга. Немногие спаслись через калитку. О каком-нибудь сопротивлении не могло быть и речи: они лишь жалобно вопили: «Аман! аман!» Более 2 тыс. взято в плен, остальные были затоптаны на месте. Между убитыми встречалось много одетых в латы ишлемы, с кожаными щитами, богато изукрашенными золотом и серебром. Попадалось на убитых тонкое белье, и лица у них вовсе не азиатские, скорее всего, наши главные недруги в Азии, англичане. В числе отобранного оружия попадались револьверы, нарезные ружья, добытые не иначе, как от тех же англичан.

В то время когда войска уже хозяйничали в крепости, в тылу нашего лагеря появилась бухарская конница, высланная эмиром на подкрепление гарнизона; за ней в расстоянии одного перехода следовали 2 тыс. сарбазов с 18 орудиями. Узнав о падении Джизака, эти войска быстро отретировались.

Густыми веселыми толпами возвращались солдаты в лагерь. Почти все ехали верхами, а многие, сверх того, вели еще в поводу — кто коня, кто верблюда или ишака, нагруженных разной рухлядью. Один солдат нес ребеночка, взятого из сострадания. Такое богатство, как здесь, еще ни разу не попадало в руки наших солдат. В числе добычи находилось богатейшее конское снаряжение, унизанное сердоликами и бирюзой; бархатные, расшитые золотом чепраки, туркменские кони; старинное украшенное камнями в золотой или серебряной оправе оружие, латы и шлемы с золотой насечкой, топоры с серебряными топорищами — это знаки власти; из одежды — нарядные кушаки с серебряными застежками и сумками для патронов, собольи халаты, крытые роскошными материями, мерлушечьи халаты, бархатные, вышитые золотом шаровары, такие же тюбетейки с зашитыми в них талисманами; наконец, цветные палатки и юрты с дорогим подбоем. Самую ценную и крупную часть добычи составляли все-таки кони. Их было так много, что стрелковый батальон вернулся в Ташкент в конном строю. Все остальное распродавалось на базарах, которые открывались после каждого штурма. Таким образом здесь, как и в других местах, мирные жители могли за самые ничтожные деньги вернуть большую часть своего добра.

Похоронив с честью убитых, всего 6 человек, отряд генерала Романовского вернулся в Ташкент.

Наступление в долину Зарявшана

Как ни велики были успехи русского оружия, но бухарский эмир все еще надеялся возвратить утерянное. Для того чтобы скрыть свои истинные намерения, а также исподволь готовиться к новой войне, он выслал в Ташкент Мусса-бека для переговоров о мире. Пока этот хитрый старикашка выпутывался и лгал напропалую, эмир нанял к себе на службу 10 тыс. туркмен, готовил свое собственное войско, а что хуже всего — подстрекал подвластных нам сартов к неповиновению, поджигал киргизов нападать на казачьи пикеты, отгонять у жителей скот: табуны. Так в сентябре (1867 г.) шайка киргизов захватила вблизи Чина- за артиллерийского поручика Служенко с тремя канонирами, которых отвезли в Бухару; здесь под угрозой смерти заставили их обучать войска, даже принуждали принять магометанство. На письмо полковника Абрамова эмир ни слова не ответил, как будто он его и не получил; наши караваны были задержаны, торговля с Ташкентом прекратилась вовсе. В ту пору в новом крае совершилось важное событие. Высочайшей волей все завоеванные земли получили отдельного начальника, вполне независимого, с званием туркестанского генерал-губернатора: то был Константин Петрович Кауфман. Явился он в Туркестан не с тем, чтобы продолжать завоевания, а чтобы его умиротворить, приучить