Шрифт:
Закладка:
Но все-таки Каёри удалось ей внушить, как подобает вести себя жене служащего, поэтому Касуми не звонила в компанию и не ходила к мужу на работу. Вместо этого она тщательно анализировала его поведение.
Как умная женщина, она старалась, чтобы Кэйити ничего не заметил и ни о чем не догадался, – она готовилась тайно следить за мужем, между тем оставаясь приветливой и ласковой. Однако таким образом проснувшаяся ревность превратилась в изматывающую страсть, затаилась в глубине души и беспрестанно грызла.
На первый взгляд казалось, что инцидент с Асако исчерпан совершенно. Спокойно проходил день за днем, неунывающий Кэйити вел себя так, будто ничего не случилось, а у Касуми, наоборот, портилось настроение, и она не находила себе места от беспокойства. Наступил сезон вечеринок, посвященных концу года, и Кэйити часто возвращался поздно. Касуми в одиночестве ждала его дома, погружаясь в неприятные, дикие фантазии:
«Как же, предновогодняя вечеринка… А может, он сейчас с этой помешанной на самоубийстве в номере гостиницы. Ласково ее утешает…»
С вечеринок Кэйити обычно приходил в сильном подпитии. Касуми ненавидела себя за то, что тщательно обыскивает снятую им одежду. У него, как у многих мужчин, водилась привычка класть в карман спички из бара, и Касуми понимала, что это важная улика. Кроме этого хлама, доказательств не попадалось, но удовлетворения это не приносило, – более того, ей казалось, что над ней смеются.
Бесконечно тянется время в ночной квартире наедине с безрадостными мыслями. Из радиоприемника льется джаз. Звучит легкомысленная реклама:
«Как вы проводите зимний вечер? Рядом с великолепным горящим камином? Около жаровни или фонаря? Вы мирно отдыхаете, а рядом горит огонь. Это опасно! Огонь может воспламенить и ваше сердце. Тревожная песня о любви „By the Winter Flame“, от которой вы потеряете покой…»
Слушая эту болтовню, Касуми приходила в ярость, ей хотелось кусаться.
Порой из соседней квартиры доносился шум воды, из коридора – веселые голоса и смех хозяев, прощавшихся с гостями. Но вскоре все стихало, и в мире не оставалось ничего, кроме радио.
Касуми словно подбросило – она вскочила и принялась писать на запотевшем окне латинскими буквами: «KEI, KEI» – Кэйити. Края больших, небрежно выведенных букв соприкасались, и на стекле возник прозрачный островок.
В конце концов она ладонью стерла надпись. За зимними деревьями висела яркая половинка луны. Ночной пейзаж за окном выглядел, как всегда, до содрогания пустынным. Виднелись огоньки домов в долине, но они гасли один за другим. Ночь казалась страшно холодной, морозной, под фонарями на дороге не было ни души; изредка фары машин на склоне дальнего холма выхватывали из темноты луковые поля, и их зелень волшебным образом проявлялась и опять таяла во мраке вместе со светом. На вершине холма мигал красный огонек авиамаяка.
Душа Касуми была подобна этой безмолвной, пустынной зимней ночи, и прозрачный островок на оконном стекле отражал все, что творилось у нее внутри.
«Сейчас кто-то касается плеча Кэй-тяна. Может, он крепко обнимает кого-то, как меня по вечерам».
От этих фантазий сердце бешено колотилось.
Чем больше Касуми гнала от себя неприятные мысли, тем настойчивее они подступали. «И сегодня ночью я, бесстыжая ревнивая жена, опять буду шарить у него по карманам».
В безоблачные студенческие годы Касуми больше всего презирала таких женщин, а теперь не желала признавать, что уподобилась им по своей вине. А все из-за того, что Кэйити до свадьбы был необдуманно с ней откровенен. Может, он столь же необдуманно на ней и женился – при мысли об этом ее снова охватила ярость.
Притворяясь ласковой и счастливой, она словно запускала пальцы в собственные раны и бередила их, но при этом хотела как можно скорее излечиться от болезни и снова поклоняться ясному утреннему солнцу.
Доказательств Касуми так и не добыла и поэтому каждую мелочь изучала, как под лупой.
Когда Кэйити отправлялся на работу, Касуми провожала его до автобусной остановки – сразу после медового месяца эта краткая утренняя прогулка была для нее сладостна. Касуми замечала, как меняется от осени к зиме живая изгородь, как с высоких могучих дзелькв в саду старинного дома облетают листья и сухие ветви создают чудесный узор; помнила встречи с милейшим фокстерьером, которого каждое утро в это время выгуливала пожилая женщина, живущая неподалеку.
В последнее время все оставалось так же; по сторонам непримечательной тропинки медленно сменялись времена года. Бамбук изгороди словно воткнули прямо в иней на земле.
– Твой отец пригласил нас на Рождество, – сказал Кэйити.
– Если тебе не хочется идти, можешь отказаться.
– Да ладно, Рождество вместе с начальником.
В словах Кэйити звучала привычная усмешка, но Касуми строго перебила его:
– Не говори так. Отец очень ждет встречи.
– Начало планируется в отеле «Тэйкоку»?
– Да. Хотелось бы в старом здании, – помнится, оно чудесное, – но там уже все забито. Зато ресторан в новом здании можно заказать.
– А потом в ночной клуб?
– Отец сказал, чтобы выбрали по твоему вкусу.
– Ну тогда скажи ему, что в Кимбася.
За разговором они дошли до автобусной остановки. Здесь дорога была шире, гулял порывистый холодный ветер, гремел сотрясаемый им жестяной круг, на котором под ржавчиной уже не различалось время отправления первого и последнего автобусов.
Из-за угла, неловко, словно ему мешали собственные крупные габариты, вырулил автобус, приблизился к остановке.
– Хорошего дня! – весело, как обычно, произнесла Касуми.
Она следовала наставлениям матери: что бы ни случилось, провожать мужа на работу нужно с улыбкой.
Тот о чем-то задумался и ответил не сразу. Когда автобус остановился, Кэйити залез внутрь, тоже бросив по-студенчески «пока».
Вскоре заполненный автобус исчез за городом, лежащим под холмом в свете зимнего утра.
Оставшись одна, Касуми погрузилась в размышления: «Когда я сказала „хорошего дня“, Кэй-тян был в мыслях где-то далеко. Наверняка думал об этой Асако. Обычно он не скрывает ни хорошее настроение, ни плохое, но теперь не хочет выглядеть передо мной мрачным и задумчивым. Конечно, он мог думать о работе. Но, даже если так, почему он думает о работе, когда я с ним прощаюсь? Похоже, его пугает мое радостное „хорошего дня“, ему совестно это слышать, и он сразу переключается на мысли о службе. Так он уходит от действительности».
Подобные мелочи копились, опасения росли, поэтому Касуми решила вести дневник, чего раньше никогда не делала.
