– Ну что ты такое говоришь! – сердито возразила Касуми, стряхнула его руку, встала и пошла на кухню. – Ужин скоро будет готов.

– Вот это да, ты такая бесстрашная. А мне кусок в горло не полезет.

– Трусишка!

Они посмотрели друг на друга с улыбкой.

Но через несколько секунд их охватил страх, в глазах появилась тревога и возникло чувство, будто они совершили непоправимую ошибку.

– Что она теперь будет делать?

– Я тоже об этом думал. Надо было все-таки проводить.

– Непонятно, что она выкинет в таком состоянии.

Дурные предчувствия сгущались темной тучей. Что, если, вернувшись домой, Асако напишет прощальную записку, в которой во всем обвинит Кэйити, отошлет к нему на работу, а потом отравится?

– Тьфу! Надо было схватить ее и отправить хотя бы в больницу.

– Но ведь она не больна, зачем…

– Тогда в полицию.

– Полиция станет выяснять, кого защищать. И может разузнать все про нас.

– У нее, наверное, есть какие-нибудь родственники?

– Это я должна знать?!

– И как быть?! Нельзя все так оставить.

– Я полностью согласна.

– Касуми, что же делать?

Лицо Кэйити скривилось, он готов был заплакать. Касуми впервые видела слабость мужа. Он совсем не походил ни на мрачного, замкнутого человека, каким выглядел на станции «Токёэки» рядом с рыдающей гейшей, ни на приветливого, улыбчивого образцового служащего, каким представлялся отцу Касуми. На лице этого подавленного мужчины читалось опустошение.

Касуми обняла Кэйити, уложила его головой себе на колени. Обтянутые клетчатой юбкой бедра чувствовали тяжесть, в нос ударил запах согретого печным теплом бриолина. Не то чтобы Касуми никогда не представляла себе напуганного Кэйити, но прежде муж не получал от нее такой ласки и поддержки, и его сокрушенный вид был наилучшим подтверждением того, что «он принадлежит только Касуми». Такое лицо он больше никому не покажет – значит, это достояние, которое предстоит беречь ей одной.

Касуми обуревали неведомые доселе яркие чувства, она гладила мужа по волосам и думала:

«Вот идеальная супружеская жизнь, которая мне нужна. Бурная жизнь, какой у отца и матери никогда не было, – они и представить не могли ничего подобного! Если бы отец, уверовавший в счастье спокойной, благополучной семьи, узнал, что со мной случилось, его бы это потрясло. Скорее всего, он бы живьем проглотил Кэй-тяна, сделавшего его дочь несчастной. Но я, что бы ни случилось, Кэй-тяна не оставлю. И сейчас я абсолютно счастлива».

Снаружи все окутал мрак зимней ночи. На ясном, бескрайнем ночном небе сверкали звезды, но, глядя на оконные стекла, затуманенные теплым воздухом от печки, это можно было только вообразить.

22

Касуми действительно была счастлива. Но тревога, которую она считала утихшей, с каждым днем, с каждым часом становилась сильнее, проникала даже в сны. Той ночью Касуми мучили кошмары, и, ворочаясь на двуспальном диване-кровати, она в конце концов разбудила Кэйити. Успокоилась, убедившись, что он рядом, но сначала никак не могла в это поверить. Во сне Асако совершала самоубийство и Кэйити в слезах шел к ней домой, оставив Касуми одну.

На следующее утро Касуми боялась смотреть газеты. Внимательно прочитала, чего обычно не делала, все короткие сообщения о самоубийствах, помещенные среди других заметок в углу третьей страницы. Ее поразило, как много там самоубийц. Но имя Асако не встретилось.

Она очень жалела, что сейчас рядом нет друга, с которым можно поделиться опасениями. От родителей и брата все это следовало держать в строжайшем секрете, открыться Касуми могла разве что Тиэко, однако та в подобных вопросах еще ребенок, на нее нельзя положиться. Но, кроме Тиэко, поговорить было не с кем.

Кэйити держался на удивление спокойно, во всяком случае внешне. Нервничал он только весь следующий день, а на второй заявил:

– Это была просто глупая выходка, от злости. А я хотел ее остановить.

– Может, надо как-то вмешаться? Поискать родственников, например?

– А хуже не будет?

– Мы ведь ничего другого не можем сделать.

– Нет. Лучше забыть.

Еще через день в газете на странице, посвященной социальной жизни, жуткая заметка не появилась, и полиция с предсмертной запиской Асако к ним не явилась.

На работе к Кэйити подошел Ититаро – сказал, что хочет кое-что передать дочери, и молча поставил на стол зятю коробку. В ней оказалась сушеная хурма и быстро набросанное на листке бумаги письмо: «Скоро Рождество. Хочу сделать вам подарки. Сообщи, чтó ты и Кэйити хотели бы получить. Не для домашнего хозяйства. Не слишком дорогое. По цене дороже, чем конфеты, но дешевле, чем бриллианты. Подойдите к выбору подарка разумно. Мать здорова, чувствует себя хорошо, так что все нормально. Хризантемы в саду постепенно отцветают, но, если нужно, пришлю со служанкой».

Прочитав письмо, Касуми вдруг стало жалко ничего не подозревавшего отца.

Кэйити каждый день ходил на работу, и это отвлекало его от размышлений о происшествии. Он проводил полдня среди волн, вздымаемых огромными шестеренками, – они олицетворяли общество и экономику; в такой среде самоубийство какой-то продавщицы вскоре выветрится из памяти, потеряется, как булавка, которую обронили на пыльный пол.

Касуми же сидела дома и при каждом телефонном или дверном звонке нервно вздрагивала; в вечерних выпусках газеты ее интересовали только заметки на третьей странице; она боялась, нет ли среди почты письма с угрозами от Асако или анонимной записки. Чтобы развеяться, она сходила одна в ближайший кинотеатр, но перед глазами постоянно всплывала картина: в ее отсутствие в квартиру просачивается черная тень и мстительно обмазывает ядом края стаканов и чашек.

В конце концов на третий день Касуми не выдержала и позвонила Тиэко. Начались зимние каникулы, и подруга была дома.

– Давно не виделись. Как дела? – раздался в трубке безмятежный голос.

Благодаря их долгой дружбе Касуми по тону сразу поняла, что Тиэко очень счастлива.

– У меня к тебе разговор.

– Хорошо, давай встретимся. Приехать к тебе, в твой «милый дом»?

– Лучше где-нибудь в городе. Давай в джаз-кафе, где готовились к экзаменам.

– В «Пасадене»? Отлично. Тоже с удовольствием вспоминаешь прежние деньки?

В одиннадцать утра кафе пустовало. Выступление джазовой группы начиналось в час дня, но посетителям тишина не нравилась, так что из репродуктора звучали на полной громкости песни Элвиса Пресли с альбома «Король Креол».

Девушки в слаксах, раскрашенные под вамп, еще не появились. Пюпитры на оркестровой сцене были сдвинуты в сторону, навевая печальное ощущение утраченных иллюзий.

– То, что надо. И поговорить можно, и самое подходящее место для жизни в вечных мечтах юности. Надо же, пыль на сцене! Тут и не убирают нормально! – веселилась Тиэко.

Она