иногда перед уходом давал краткую информацию о том, что именно он сделает завтра с негодяями, мешающими спать ему и соседям. И лишь очень редко описывал в кратких, но энергичных выражениях судьбу того несчастного, которому лучше бы завтра совсем не просыпаться.

* * *

Мне уже приходилось говорить, что крупным минусом военной подготовки тех времен была крайняя скудость материальной части и соответствующий уровень педагогики. Правда, арсенал учебных пособий был значительно расширен по сравнению со школой. Теперь мы разбирали-собирали не только винтовку и автомат, но еще также станковый и ручной пулеметы (разумеется, снова без стрельб, так как боеприпасы берегли для более приличных людей). Нам показывали также, как устроен миномет — но до пушек дело нигде не дошло. Мы метали гранаты разного типа (учебные) и даже связки гранат под поленницу, изображавшую наезжающий фашистский танк.

Наконец, мы без конца надевали и снимали противогазы. По опыту Первой мировой войны (а он оставался главным для начальства почти до конца Второй) считалось, что без химических атак не обойтись и на этот раз.

Много времени уходило на отработку приемов окапывания саперной лопаткой (само окапывание не производилось из-за нехватки лопаток — по одной-две на взвод). А также на бесконечное отрабатывание основных приемов штыкового боя. Приемам самообороны нас не обучали принципиально — чтобы мы потом не злоупотребили ими в своих драках. Напомним, что этот вопрос потом пробивался в жизнь долгими десятилетиями. Ну, и конечно же, первая помощь себе и соседу при любом ранении.

Но как ни чередуй такие занятия — они все равно не в состоянии заполнить 12–14 часов учебы каждого дня (плюс восемь часов сна, два-четыре часа на побудку, завтрак, обед, ужин, досуг и полег в сутки). Никакая теория здесь не проходит — аудитория засыпает поголовно на первой же минуте абстрактного рассказа или чтения. Поэтому главным видом занятий всюду оставались маневры — имитация боя. Это означало марш-бросок на несколько километров к какой-то позиции. Выдержка при виде наступающей цепи «противника». Подъем в контратаку — и либо преследование отступающих, либо офицеры разводили враждующих так, чтобы не дошло до драки.

Хотя обе стороны были тотально безоружны — напряжение достигало порой такого предела, что если не сдержать, то драка начнется всерьез Это же Урал, где столетиями по праздникам ходили для развлечения «стенка на стенку».

Свидетельствую, что после такого «сражения» на полдня (а иногда его повторяли и во второй половине дня, чтобы выработать автоматизм действий при виде «противника») — к ужину приходили чудь живые и валились с ног от усталости, как мертвые.

И еще очень важный элемент подготовки, отсутствовавший прежде: рассказы офицеров-фронтовиков о том, что делалось на фронте. Вот тут уж никому было не до сна. И это была для нас самая настоящая Академия Генерального штаба.

И все же оставались какие-то минуты досуга в короткие промежутки перед утренним построением, на походе, до и после обеда, на привалах, полчаса-час перед полевом. Досуг состоял почти поровну из трех частей (на все остальное просто не было сил и времени): рассказы о разных «бывальщинах» — почти сплошь безудержное хвастовство, а также анекдоты и песни.

Первые два компонента особого интереса не представляли и, по сравнению с современными изысками, показались бы примитивно скучными. Третий, с учетом особенностей аудитории (16-летние юнцы), изначально исключал как классику, так и сколько-нибудь доброприличный фольклор. Максимум — что-нибудь «псевдоковбойское» («Денег у Джона хватит, Джон Грей за все заплатит, он был всегда такой!»). Но тут наблюдался отчаянный дефицит репертуара. Приходилось восполнять возникающую брешь общеизвестной «блатнягой» — все той же «Муркой», «Гоп со смыком» и пр. Уральцы добавляли своей собственной туземной похабщины, которая соотносилась с одесско-московской, как коровья лепешка в лесу с вонючей вокзальной уборной.

* * *

…Куваши мы покидали вечером после ужина в последний день занятий. Все, как обычно, очень устали, и поэтому нам великодушно предлагали переночевать, чтобы утром двинуться со свежими силами. Но тяга домой была так велика, что превозмогала усталость. Да и что такое три часа прогулки по вечернему холодку, когда дома ждут папа с мамой, еще один ужин, а завтра с утра — настоящие школьные каникулы, когда неделями — делай что хочешь.

В Уржумку сводная рота Ново-Златоустовского района входила, словно влетала на крыльях. Однако дома в семье каждого из нас на столе ожидала еще одна повестка: утром следующего дня в той же экипировке отправляться на станцию Уржумка (это еще полдюжины километров), где погрузиться в пассажирский поезд Златоуст — Миасс до Миасской опытной сельскохозяйственной станции (фактически — крупный совхоз) и там до начала учебного года — шесть недель! — помогать убирать урожай. Единственное утешение: мучиться теперь не одним — вместе с нами отправляют старшеклассниц. Когда маршировал из Кувашей в Уржумку, планировал денек-другой побыть дома, прежде чем возвращаться, как было договорено, в пионерлагерь: и самый большой стимул был: повидать хоть на минуту Тамару П. А теперь, пожалуйста, любуйся ею хоть все шесть недель, смотри, как она кокетничает с Борисом Ф. и смеется над тобой!

Мы с отцом отправились в баню, чтобы смыть с меня двухнедельный кувашинский хлев. По дороге я спросил, нельзя ли позвонить в пионерлагерь, чтобы получить оттуда вызов. Но отец сказал, что несколько отпрысков крупного начальства под разным предлогами увильнули и от допризывных сборов, и от сельхозработ, мать не хочет злоупотреблять своим служебным положением заврайоно, и поэтому мне придется ехать, «как всем».

Утром следующего дня большая колонна ребят и девчат отправилась к станции Уржумка, дождалась поезда, с комфортом разместилась в самых настоящих пассажирских вагонах (не в теплушках — хотя были морально готовы и к ним) и через несколько часов езды высадились в паре часов ходьбы до Опытной станции. На станции нас разместили по вполне приличным баракам (все те же двухэтажные нары с сеном вместо матраса, вещмешком вместо подушки и ватником вместо одеяла — зато уже не хлев, а вполне человечье жилье), еще приличнее покормили — намного лучше, чем на сборах, — и построили получать разнарядку на работу. Здесь мне пришлось пережить несколько драматических минут позора — зато потом навалом большого человеческого счастья.

Станция обслуживалась небольшим контингентом «местных» — преимущественно, по понятным причинам, женского пола. На ключевых постах было несколько десятков офицеров и солдат, как и в Кувашах, только что выписанных из госпиталя, перед вторичной отправкой на фронт. Ясно, что с такими силами урожая было не поднять: предстояла молотьба и складирование огромной массы зерна, привозимого с полей. Работа тяжелейшая