Не говоря уже о том, что у взрослых — а следовательно и у нас — не могло не быть опасения, что японцы окажутся менее алчными на Тихом океане и более прозорливыми в Забайкалье. То же самое касается турок в Крыму и Закавказье. В этом случае положение на Волге могло бы осложниться столь драматически, что появление германских танков на Урале стало бы выходить за пределы фантастики.

Словом, в октябре 1942 года, когда наша компания вновь собралась после летней работы кто где, всем безо всяких лишних слов стало очевидно, что, как любил говорить полвека спустя первый и последний президент СССР, «пора определяться».

На групповом фотоснимке выпускников 7-го класса в июне 1941 года я еще фигурирую в пионерском галстуке со значком. Теперь из пионерского возраста мы явно вышли. В комсомольский вступили, но ни зимой 1941/42-го, ни тем более летом 42-го было не до таких пустяков, как октябрята, пионеры, комсомольцы, партийцы. Ни в саранской, ни в златоустовской школе мне даже в голову не приходило спрашивать, существует ли там пионерская или комсомольская организация, — наверное, на меня посмотрели бы как на сумасшедшего. На заводе № 66 пионерской организации точно не могло быть, партийной организации не могло не быть, а вот насчет комсомольской — просто не знаю. Даже если и была, то не для таких сопляков, как только что пришедший на завод восьмиклассник.

* * *

В октябре 42-го нас интересовал не комсомол сам по себе. Вопрос стоял: что делать, если немцы дойдут до Урала. Вариантов набиралось целых три.

Первый. Продолжать учиться или работать — при немцах ли, при японцах ли, безразлично. Но этот вариант даже не обсуждался — он отвергался изначально, без дискуссий.

Хотя, к слову сказать, для десятков миллионов людей по обе стороны линии фронта сталинский хрен был ничуть не слаще гитлеровской редьки. Они жили и работали как при одном, так и при другом режиме. Когда мы возвратились в Москву, все наши вещи в оставленной нами квартире остались в целости. Исчезло только второе собрание сочинений Ленина, подаренное отцу с торжественной надписью посте окончания саратовского комвуза и путешествовавшее вместе с ним по всем его квартирам. Нам сказали, что его закопали в сарае. Мы принялись раскапывать, но поняли, что труд — напрасный. Потому что его просто сожгли, чтобы немцы не придирались, когда займут Москву. А уходить из Москвы нашим соседям было некуда: чтобы выжить, надо было продолжать работать и при Сталине, и при Гитлере.

Второй. Оставаться в поселке якобы работающими, но на самом деде создать подпольную организацию для диверсий против оккупантов. Не помню, появились ли уже к тому времени газетные сообщения о краснодонской «Молодой гвардии». Но что мы никому не подражали, а изобретали свой велосипед заново — это помню точно. Посте долгих и бурных дискуссий он был признан нереальным: ну, какие из нас подпольщики-диверсанты?

Оставался третий, и последний: уходить в глубь уральских гор и создавать там партизанский отряд, способный к оборонительным и наступательным боевым действиям. После еще более долгих дискуссий он и был принят за основу.

Исходя из этого варианта, была намечена программа действий:

Создать в школе комсомольскую организацию и вступить в нее (в прежней семилетке такой организации не могло быть по определению). Не помню, все ли вступили, но такая организация была создана, и мой комсомольский стаж шел с ноября 1942 года, когда судьба страны висела на волоске. Так что я оказался по сию сторону баррикад, когда перелом в войне еще не обозначился. А в феврале 43-го, согласно сохранившемуся в архиве мандату, я уже был делегатом 1-й районной конференции ВЛКСМ с решающим голосом.

Обратиться в райвоенкомат с предложением, чтобы в школе была введена военная подготовка. С тем, чтобы к моменту ухода в партизаны мы стали действительно партизанами, а не просто старшеклассниками в лесных избушках.

Подружиться с восьмиклассниками из «местных». Потому что только они и их родители могли составить ядро партизанского отряда в уральских горах. Для приезжих горожан такая задача была вряд ли разрешим.

Не успели мы принять такую программу, как она стала выполняться, можно сказать, сама собой, причем безо всякой партизанщины.

На первой же неделе школьных занятий, безо всяких просьб с нашей стороны, райвоенком прислал в школу военрука, который собрал седьмые, восьмые и девятый классы, объявил каждый из них взводом, а все в совокупности — ротой. И сообщил, что с этого дня дважды в неделю будут проходить занятия по военной подготовке. При этом, как и в Москве за два года до того, командирами взводов назначались преподаватели, а помкомвзводов и командирами отделений — сами школьники. По 9-му классу помкомвзвода сначала назначили меня, но затем перевели на более ответственную должность — старшины всей школьной роты. А мое место занял все тот же Борис Ф.

Ума не приложу, почему все до единого руководители военной подготовки в двух разных школах, двух разных допризывных лагерях, одном оборонном заводе и двух разных вузах с первой же секунды знакомства клали на меня глаз, как на своего помощника. Ведь и люди были разные, и места, и обстоятельства — а выбор всегда один и тот же. Интуиция, что ли, подсказывала им, что большего милитариста-службиста им не сыскать? И ведь на поверку так и выходило: по исполнительности и рвению в этом отнюдь не для всех интересном деде мне не было равных. Так что на меня в любой казарме всегда можно было положиться.

Военная подготовка состояла, как и в Москве, всего из восьми элементов: строевая (шагистика в русской армии всегда стояла на первом месте), сборка-разборка винтовки и автомата ППШ с имитацией прицельного выстрела (для настоящих стрельб не было боеприпасов), кидание муляжа гранаты, основные приемы штыкового боя, теория владения саперной лопаткой для самоокапывания (самих лопаток было мало и в дело они пускались только в допризывных лагерях), надевание и снимание противогаза, первая медицинская помощь (главным образом, накладывание бинтов на разные части тела), наконец, главное и наиболее частое: залечь цепью с одной стороны и подняться в атаку — с другой. Это чтобы психологически приучить нас не теряться на поле боя, привыкать идти на позиции противника или видеть, как противник идет на тебя. Как только все восемь элементов были отработаны (это примерно месяц-два), все начиналось сначала по второму, третьему и т. д. циклу — так, чтобы был достигнут необходимый