Сегодня я думаю: что подвигло нас, 15-летних, сначала на 10-ти, а потом и на 30-километровые марши, чтобы засыпать от усталости на уроках? Ведь все равно думали, что на этом школа кончается. И какая разница — семилетка ли, восьмилетка ли?

Первое, что приходит в голову, — солидарность. Мы подбадривали друг друга — и стыдно было увиливать от очередного похода. Особенно перед девчонками, которые маршировали с нами на равных. Но у меня был еще и дополнительный стимул. Мать сказала: отец в тюрьме просил не носить ему передачи, чтобы Игорь мог нормально закончить учебный год. И как же после этого не пройти хоть полсотни километров, как посмотреть в глаза человеку, который, оставаясь голодным (даже на воле — а уж в тюрьме тем более), отдает тебе кусок хлеба?..

Ученик шлифовщика

Было бы ошибкой полагать, будто у нас, школьников глубокого тыла в страшную зиму 1941–42 гг., личная жизнь состояла только из поездок или походов в школу, дремоты от усталости на уроках и урчанья вечно голодного желудка. Это была как раз наименее интересная для нас проза жизни — такая же постылая, как очередь за «отовариванием» продовольственных карточек, охапка наколотых дров в печку, ведро воды из колонки за полверсты и т. п. Конечно, мы, как и взрослые, жили прежде всего утренними, дневными и вечерними сводками «От Советского Информбюро» о положении на фронтах. Но, помимо прозы жизни, у нас, детей и подростков, существовала и ее поэзия, проявлявшаяся, как всегда и всюду — даже в тюрьме — в виде жизни подростковой компанией.

Не успели мы вернуться посте первой же поездки в школу № 10 города Златоуста, как у нас уже сложилась компания, не распадавшаяся затем почти полвека. Ядро компании составляли неистощимый на выдумки Борис Ф. и романтик инженерной мысли Юра К, а также моя очередная любовь Ира Р. и я. Несколько позднее к нам примкнули будущий ректор технического вуза Женя С. и будущее игровое медицинское светило Юля В. Вокруг этого ядра, то примыкая к нему, то отдаляясь от него, крутилось еще несколько «светил» того же сорта.

Первым подвигом мужской части компании еще в 20-х числах декабря 41-го явился лыжный поход по окрестным сопкам (как мы ухитрились раздобыть лыжи в такое время — ума не приложу). Сугробы намело высокие, и мы с трудом одолели верхушки какой-то колючей проволоки под снегом Остановил нас только предупредительный выстрел в воздух, посте чего все лыжники были арестованы подоспевшим караулом и препровождены пред грозные очи начальника, который выматерил пойманных диверсантов последними словами и приказал доставить их под конвоем в проходную завода, где находилось более высокое начальство. Оказывается, мы заехали на территорию склада боеприпасов.

Это было зрелище не для слабонервных: впереди шел боец с винтовкой наизготовку, за ним цепочка верзил уже далеко не детского возраста с лыжами на плечах и с понурыми виноватыми головами. Замыкал шествие еще один боец тоже с винтовкой наизготовку. Я шел последним, и когда спотыкался, штык конвоира упирался мне в ватник. А по сторонам останавливались люди и глазели на пленных эсэсовцев, добравшихся аж до Урала. Это был мой первый в жизни арест. Не знаю, успею ли дожить до второго…

В проходной у нас отобрали лыжи и посадили в какую-то темную кутузку, откуда разбирали на поруки подоспевшие уже вечером родители.

Забегая немного вперед, можно добавить, что конец сезона был нисколько не хуже начала. Воспользовавшись вынужденными апрельскими каникулами, о которых упоминалось выше, будущий крупный организатор атомной промышленности СССР Юра К. решил провести смелый эксперимент. Он организовал на ближнем полигоне (неохраняемом) сбор бракованных неразорвавшихся снарядов для авиапушек — продукции нашего завода. Снарядов собрали много. Интересно, что будет, если положить их веером на толстую охапку хвороста, а хворост поджечь? Результат превзошел ожидания. Сначала, когда снаряды стали рваться и над нами что-то засвистело, мы залегли в глубокую канаву. А затем, увидев, что результаты эксперимента заинтересовали не только нас, кинулись удирать со скоростью, намного превышавшей скорость звука проклятий подоспевших работников завода.

Такие итоги Юру К не удовлетворили. Один из снарядов он прихватил домой и пригласил нас участвовать еще в одном эксперименте. Не догадавшись ударить молотком по капсюлю и остаться без рук или без головы, он осторожно отогнул стамеской край патрона и высыпал содержавшийся там порошок на бумажку, а бумажку сунул в печку и поджег. Хорошо, что вовремя отскочил, а мы стояли в другом углу комнаты. Потому что рвануло порядочно, и печка немного треснула.

Очевидно, Юрины родители тем же вечером провели со своим сыном необходимую воспитательную работу, потому что впоследствии, даже будучи начальником отдела одного из крупнейших в стране НИИ, он больше себе таких вольностей не позволял.

В промежутке между этими событиями главным организатором нашего досуга был Борис Ф. Помимо роли командора в увлекательных дальних лыжных походах (уже без вторжения на секретные объекты оборонной промышленности Урала), он отличался двумя доблестями. Во-первых, увлекательно рассказывал в подробностях о своих бесчисленных победах над женщинами. Правда, он был на год старше нас и к своим шестнадцати вполне мог успеть стать дедушкой. Но, независимо от процента самого наглого вранья, слушать его было чрезвычайно интересно. Ведь сексуальный опыт остальных был не выше, чем в любой малышовой группе ближайшего детсада.

Во-вторых, он умел вырезать ножом из брусочков дерева не длиннее пяти-шести сантиметров самые настоящие линкоры, крейсеры, эсминцы и подлодки. С надстройками из наклеенных планок и с пушками из тонких проволочек. Затем он вытаскивал книгу о морских сражениях и разыгрывал их на полу как по нотам. Это было намного круче моих пуговиц и кнопок. Сердце таяло от удовольствия: я часами брал реванш за свою не сложившуюся военно-морскую жизнь в качестве генерал-адмирала флота, враждебного Борькиному.

Но, конечно же, больше всего времени отнимали происки и интриги, составляющие суть всякого сообщества людей вообще и подростковой компании в частности. Что сказал Борис Ф., над чем посмеялась Ира Р. — эта информация по важности шла сразу же за родительскими нагоняями и фронтовыми сводками.

* * *

То, что мне сразу после окончания учебного года придется идти на работу, в нашей семье не обсуждалось — разумелось само собой. И дело было не в патриотизме, не в «помощи фронту» — это тоже разумелось само собой. Просто время было очень голодное. Уже приходилось упоминать, что случалось видеть на улице трупы стройбатовцев из Средней Азии, умерших от голода, точнее, от скудных пайков непривычной