мальчик! Во-первых, лучше есть и лучше пить. Вы, конечно, понимаете, что я и не думал передавать того, что вы мне сказали относительно вина в вашем погребе, тем несчастным лохмотникам. Между тем, клянусь честью, я недаром родился в своей стране – я, Дезире Каванту из Кадильяка на Гаронне, люблю, грешным делом, полизать добрую бутылочку, в особенности из вест-индских сортов.

Он был до того комичен, говоря таким образом, что Жанна не могла удержаться от смеха. Услыхав смех сестры, Жан последовал ее примеру.

– Ах, он еще смеется, этот мальчик! – продолжал Каванту из Кадильяка. – И ты тоже смеешься, братец. Это хороший знак. Мы сойдемся. Ты понимаешь, конечно, что мне надоело возиться с этими чертями, коверкающими испанский и португальский язык или жующими свой сабир; ведь ни один из них, проклятых, не говорил на нашем прекрасном французском языке. Увидав вас, я сейчас сказал сам себе: «Каванту, старина, вот удобный момент загладить твои грехи молодости хорошим поступком. Пора тебе наплевать на эти хари из вареной кожи; ступай-ка ты лучше на выручку своим двум маленьким соотечественникам. У тебя добрые ноги, верный глаз. Две руки да карабин не будут для них лишними». И я сделал, как решил, слез со скалы и вскарабкался на корму, рискуя быть растерзанным вашими кошками.

– А чем вы докажете, что это не ловушка, расставленная нам вашими товарищами из хитрости? – спросил Жан, все еще не доверяя.

Каванту принялся хохотать.

– То, что ты сказал, не очень-то умно, мой молодец. Если ты хочешь испытать мою дружбу, то дай мне ружье и вели стрелять по упомянутым товарищам, которых я с радостью бросил под угрозой твоего собственного револьвера. Вот ты и увидишь, увильну ли я, черт побери!

Аргумент был убедителен. Тем не менее Жан сделал еще одно замечание:

– И вам не было бы стыдно стрелять по вашим вчерашним товарищам, с которыми вы только что были вместе, с которыми вы делили…

– Удары кулака и удары ножа, – прибавил гасконец. – Уж, конечно, нисколько не стыдно. Между нами большие счеты, и я должен поквитаться с ними за многое.

Жан опустил револьвер и честно протянул руку перебежчику.

– Господин Каванту, если таковы ваши чувства, то благодарю вас от души и принимаю вашу помощь.

– В добрый час, молодец! – воскликнул тот. – Итак, решено. На жизнь и смерть!

Он обернулся и бросил взгляд на крутой берег.

– Ах, черт побери! Довольно смеяться. Надо глядеть в оба. Ложитесь все скорей. Берегись!

Жан с быстротой молнии заставил Жанну, Ильпу и Сари растянуться на палубе. Только что они успели это сделать, как град ружейных пуль пронесся у них над головами, причем один или два железных листа наружной обшивки борта разлетелись в куски.

– Го, го! – крикнул гасконец, поглядывавший сквозь щели загородки борта. – Они выстрелили все зараз. Я должен тебе сказать, малыш, что у этих скотов всего двадцать ружей на шестьдесят человек, а теперь их осталось и того меньше: четырех вы убили, а я удрал к вам.

Заряжая карабин, поданный ему Жаном, он рассказывал далее:

– Это еще не все. У них есть пятеро пленных бедных индейцев, которых они таскают с собой и немилосердно колотят с целью выведать у них местонахождение золотых россыпей, о которых дикари, по-видимому, знают больше всякого другого. Между этими пленниками находится один по имени Серафим…

– Серафим? – с живостью прервал Жан. – Но ведь это, должно быть, муж той бедной женщины, которая находится у нас, – отец вон того ребенка. Не знаете ли вы: принадлежит он к индейскому племени рукуйенов?

– Ну, кто их там разберет! Я знаю только одно, что эти индейцы – язычники и все происходят от караибов, презренных тварей! Однако не надо зевать – неприятель приближается. Мы потолкуем об этом предмете потом. В настоящую минуту постараемся поддержать разговор вон с теми бродягами, и так как вы требовали у меня доказательств, то я приведу вам самые убедительные, какие только можно себе представить. Раз, два!

И он пустил пулю в череп какого-то гаучо, которому пришла несчастная мысль приподнять голову над окраиной скал. Бедняга остался тут же на месте, даже не успев произнести «уф».

В то же время Жанна и Ильпа отвечали в свою очередь выстрелами не меньшей меткости.

– Черт побери! – пошутил Каванту. – Если мы будем продолжать таким образом хотя бы в течение трех дней, то волей-неволей заставим их замолчать. Ведь вы помните стих великого Корнеля, не правда ли?

Вероятно, нападающие разделяли мнение гасконца. Несмотря на свою численность, они действительно очутились в очень невыгодном положении, тогда как осаждаемые находили достаточную защиту на корабле и не боялись обращенных против них попыток неприятеля. Кроме того, бандиты заметили превосходство вооружения своих противников. Меткие карабины последних били гораздо дальше и вернее их жалких охотничьих ружей. Кроме того, снаряды были ужасны, а пули со стальным наконечником, творившие чудеса даже против кайманов, производили ужасное опустошение.

Поэтому бродяги сочли более благоразумным сделать перерыв, чтобы обдумать успешный план атаки, и день окончился безо всяких дальнейших посягательств со стороны регатоэс.

Однако ночь была полна опасностей. Несмотря на усердие, выказанное бывшим каторжником, который таким чудесным образом обратился в их друга и желал доказать свою преданность новым союзникам, оставаясь настороже до рассвета, Жан потребовал, чтобы он лег спать. С трогательной заботливостью Жанна, к счастью, избавленная от обязанностей солдата, снова взяла на себя роль хозяйки. Она согрела для бедного Каванту ванну, в которой тот имел величайшую надобность и которой воспользовался с наслаждением, в особенности после драки с тремя тигрятами. Благодаря заботливости девушки он мог перевязать свои раны и обмыл их свинцовой примочкой. Затем, подкрепившись сытным ужином, гасконец уснул на палубе, завернувшись в два одеяла. Такой прекрасной ночи ему не приходилось проводить в течение пяти лет.

Жан и Ильпа поочередно стояли на часах. К утру Жанна и Каванту сменили их.

Такая предосторожность, хотя ее и требовали обстоятельства, оказалась, к счастью, бесполезной. На берегу не было никого видно, и при наступлении дня обитатели «Сен-Жака» могли думать, что осаждающие, упавшие духом после их вчерашней неудачи, окончательно отказались продолжать борьбу. Жан спросил мнения своего союзника на этот счет.

– Гм! – отвечал гасконец. – Бросить добычу после того, как считал ее уже своей, – это невероятно! Не надо им доверяться.

Между тем день прошел безо всяких приключений, а затем несколько других дней, одинаково спокойных, так что Жан вздумал возобновить свои экскурсии в лес, желая пополнить свежим мясом порядочно опустевшую кладовую. Но едва он заикнулся об этом, как гасконец перебил