гораздо выгоднее, не делая бесполезного крюка, продолжать свой путь на север, чтобы, по возможности, поспеть раньше других на берега Арагвари. Время года как раз благоприятствовало и рыбной ловле, и охоте. Река изобиловала в эту пору их любимой рыбой пираруку, а пекари – американские свиньи, бродя немногочисленными семьями, легче попадались охотнику.

Но как ни правдоподобно было такое предположение, на деле вышло совсем иное.

Поднявшись наутро с зарей и выглянув на палубу, Жан увидел, что весь берег усеян индейцами. Собравшись в числе двухсот или трехсот человек, они оглашали воздух нестройными криками и хохотом.

Однако в их позах и жестах не было ничего, обличавшего враждебные намерения.

Они ограничивались тем, что плясали и пели, извлекая порой дикие звуки из своих волынок, приделанных к меху из козьей кожи, и длинных бесформенных паксиуба. Предосторожность, принятая накануне Жаном, отрезавшим сообщение между кораблем и береговыми утесами, оказалась как нельзя более уместной. Забравшись сюда ночью без всякого шума, дикари непременно влезли бы на корабль и овладели им.

Теперь же их остановил ров, образовавшийся вследствие падения каменных глыб.

Они бегали по всем направлениям по скалистому карнизу, не решаясь спуститься с крутой стены обрыва и не догадываясь даже пройти дальше до бухты Мертвых, чтобы поискать прохода и, приблизившись к судну с другой стороны, напасть на него сзади.

Жан терпеливо ждал, что будет дальше, и не выказывал ни малейших признаков испуга при виде такого множества осаждающих. Заложив руки в карманы, он принялся, по своей привычке, спокойно расхаживать вдоль палубы, и чтоб индейцы не заподозрили в нем никакого смущения, молодой Риво набил свою трубочку и закурил ее с самым беззаботным видом. Затем, достаточно доказав им, что он не думает трусить, юноша присел на пустой бочонок у подножия фок-мачты, незаметно прикрывшись таким образом от враждебных посягательств дикарей, если б им вздумалось коварным образом пустить в него стрелу.

Около семи часов наступила очередь женщин подняться на палубу. Жан дал им выспаться вволю, не считая нужным лишить их отдыха, пока не было никакой непосредственной опасности. Однако, увидев ревущую толпу на береговых утесах, Жанна невольно содрогнулась.

– Все-таки они явились, – прошептала она.

– Да, моя милочка! – подхватил Жан. – Им пришла такая нелепая фантазия. И с какой стати, подумаешь! Но если уж они нагрянули, то делать нечего, хоть мы и не рады непрошеным гостям. Однако я не вижу, чтоб эти люди были так свирепы, как утверждала Ильпа. Может быть, нам удастся вступить с ними в мирные переговоры. Ведь поладили же мы с Ильпой и Сари, почему же эти люди ни с того ни с сего отнесутся к нам враждебно?

– Мне кажется, Жан, ты прав, – согласилась молодая девушка.

– Беда в том, – продолжал юноша, – что я не могу с ними заговорить, и хотя ты лучше моего познакомилась с языком тупи, однако едва ли сумеешь как следует предложить им мирные условия.

– Разумеется, но я полагаю, что Ильпа может служить посредницей между нами.

Они позвали индианку. Та была ни жива ни мертва. Она дрожала всем телом в твердой уверенности, что свирепые тукано изменили свой маршрут с единственной целью захватить в плен ее с сыном.

Напрасно Жан с сестрой успокаивали бедную женщину. Все оказалось бесполезным.

– Какая, однако, необыкновенная и относительная вещь – храбрость! – воскликнул наконец молодой Риво, невольно улыбнувшись, несмотря на критические обстоятельства. – Все эти дни и даже не дальше, как сегодня ночью, Ильпа вела себя настоящей героиней, и вдруг лицом к лицу с сомнительной пока опасностью она теряет разом и энергию, и присутствие духа.

Он не подозревал того, что причина необъяснимой боязливости индианки крылась гораздо глубже. Между тем она, хотя и получившая христианское крещение, по-прежнему принадлежала к религиозной секте тупанов, которая гнушается последователей непристойного и грубого культа Журупари. Последний существует не более трех столетий и считается у поклонников Тупана, последователей древнего благопочитания, омерзительным расколом и ересью.

Волей-неволей пришлось отказаться от посредничества Ильпы.

Но если мать не могла побороть своей религиозной нетерпимости и суеверного ужаса, зато сын, более вышколенный своими белыми друзьями, мог заменить ее в настоящем случае.

Поэтому Жан прочитал наставление Сари, как он должен вступить в переговоры с дикарями с высоты марса. Впрочем, ребенок, одетый почти совершенно по-европейски, не мог быть признан своими соотечественниками за индейца на этом расстоянии. Следовательно, тут нечего было бояться.

Маленький рукуйен проворно влез на мачту и с этой трибуны нового образца стал держать речь к непрошеным посетителям.

В их рядах прежде всего водворилось глубокое молчание. Они явно напрягали слух и старались вникнуть в смысл того, что говорил мальчуган. К несчастью, легко было также заметить, что его слова долетали до них только урывками и дикари не могли хорошенько понять их значения.

Когда Сари умолк, шайка разразилась криками и возгласами на всякие лады. И в этом гаме преобладали выражения, непонятные ни мальчику, ни его матери.

Молодые Риво скоро разъяснили себе такую странность. Рукуйены говорили на всеобщем языке индейцев-тупи, «lingua geral», как его называют бразильцы, тогда как тукано понимали только одно свое собственное наречие.

– Нечего сказать, далеко мы подвинулись! – уныло произнес Жан.

– Не беда! – с притворной беспечностью подхватила Жанна. – Существует язык, общий для всех людей, язык знаков.

Не объясняя ничего дальше, молодая девушка сама поднялась на марс. Но прежде она нашла нужным запастись кое-чем для начала. В правой руке у нее была бутылка рому, в левой – длинная нитка стеклянных бус и медных блях, то и другое – самые соблазнительные вещи для взрослых детей, какими вечно остаются все дикари. Жанна размахивала бутылкой и ожерельем перед глазами индейцев.

Тотчас на утесах поднялся настоящий рев. Но было нетрудно заметить, как переменились интонация и характер этих возгласов. Теперь в них не стало слышно ничего враждебного. То были клики радости, безумного восторга. Тукано – мужчины, женщины, дети – протягивали жадные руки, плясали, выкидывая самые нелепые коленца, сопровождая их каким-то ритмическим выкрикиванием.

– Я боюсь, что ты поступила неосторожно, милая Жаннета, – сказал Жан, когда сестра спустилась с фок-мачты.

– Отчего неосторожно? – удивилась она.

– Ведь эти молодцы, чего доброго, вообразят, что у нас здесь целый винный погреб и галантерейный магазин к их услугам. Они разлакомятся и станут требовательнее.

– Ну тогда мы увидим, как с ними справиться!

– А до тех пор нам надо сдержать свое обещание, хотя я не вижу возможности послать им наши подарки через ров, который мы же сами устроили вчера.

– О! – возразила девушка. – Ров вовсе не так широк, чтоб нельзя было перебросить через