все чудовища мира. Среди них есть люди, чьи лица скрывают маски, обыкновенные вроде бы люди, но видимые в прорезях масок глаза выдают монстров. У этих людей глаза жестоких, алчущих крови тварей, и я… и я понимаю, что мои глаза не такие. Я могла бы сойти за плохого человека, прячущегося под маской монстра, но я не такая. Мои глаза могут меня выдать, могут рассказать, что я не чудовище. И мне делается страшно. И очень-очень холодно. Но не от страха, а потому что передо мной вырастает фигура в чёрном плаще, чья маска являет потустороннюю смесь человека и зверя. И взгляд пронзает меня. И тишина нарушается обвинением: «Ты – человек!» Монстры расступаются, а я не могу пошевелиться. Он кладёт руку мне на грудь, и я чувствую, что он берёт меня, мою душу. Это невозможно описать – это нужно пережить. Всё, что меня наполняло – эмоции, чувства, образы, память – не исчезает. Он копирует их, а затем перемешивает, и всё, что было внутри меня, становится калейдоскопом. Картинкой из обломков, которая каждый раз разная, но никогда – целая. Я не могу сосредоточиться и вспомнить хоть что-то. Вот отец подбрасывает меня, маленькую, вверх, к самому небу, откуда я с визгом скатываюсь с горки – чтобы оказаться в объятиях будущего мужа – объедаюсь вареньем – новое платье, восхитительно алое, мне к лицу – впервые на мотоцикле, ветер в лицо, как тогда, на горе, я стою на горе, на лыжах – прыгаю в воду – то был бортик бассейна, на котором ждёт мама… не помню… Мысли путаются. Это мои мысли, чувства, воспоминания, но они запутаны так, что теряется всякий смысл. Он забрал мою душу.

Женщина замолчала. Мгновение просветления закончилось, и она вновь вернулась к разглядыванию маски. Пребывая во тьме ярко освещённой комнаты. Неспособная сложить расколотую на миллиарды обломков душу. Всё равно что мёртвая.

Но живая.

– Вот, чего мы не поняли: она не должна была умереть в той комнате, она должна была сойти с ума.

– И у неё получилось.

– Да, у неё получилось.

Когда включился свет, и женщина увидела оскаленные морды монстров, и жестокие маски притворяющихся людьми чудовищ, а прямо перед собой – фигуру в чёрном плаще, чья страшная маска являла собой потустороннюю смесь человека и зверя. Чья маска в точности копировала ту, из снов, которую несчастная подробно описала своему психологу.

Увидела.

И всё закончилось так, как должно было во сне. Но как не понял врач.

– Зря мы дали ей наркотик.

– Без него не получилось бы глубокого проникновения в образ.

– А так чего мы добились? Она сошла с ума.

– Сейчас она в шоке. Подождём, пока действие наркотика ослабнет.

– И тогда она очнётся?

– Я не знаю.

– Так себе ответ.

– Это не математика, в психиатрии нет возможности получить правильный ответ. Всегда есть вероятность ошибки.

– Она сошла с ума.

– Мы ещё этого не знаем. Но лучше бы так. Хотя… нам ничего не грозит.

– Как это не грозит? Тебе назвать, какой срок за это положен? – Очень нервно.

– По какой статье?

Пауза. Затем недоуменный вопрос:

– Что?

– Мы не сделали ничего противозаконного.

– Кроме того, что…

– Кроме того, что пытались помочь.

– Доведение до… – Пауза.

– До самоубийства? Насколько я могу судить, суицидом здесь не пахнет – клиент жив и здоров. – Нервный смешок.

– Но болен. Теперь – болен.

– И в чём нас могут обвинить? Халатность? Использование неправильных средств? А какие в данном случае правильные? У нас есть согласие клиента? Есть. И это самое главное – всё, что сделано, сделано с её полного согласия. – Голос стал много уверенней. – К тому же никто не знает, что мы проводили эксперимент. Общение с ней шло по Сети, записи есть только у нас и их легко уничтожить. У нас могут возникнуть проблемы лишь в одном случае – если её вылечат. Тогда у полицейских появится описание специалиста, к которому она обращалась, правда, только оно. Но даже если нас найдут, я напоминаю о подписанном согласии, в котором она подтверждает, что ей объяснены риски.

Вопросов или возражений не последовало. И после паузы из тех же уст прозвучало:

– Это можно вылечить?

– В теории можно всё.

– Тогда подождём окончания действия наркотика. Если она останется в этом же состоянии – вызовем с её телефона «скорую» и уедем.

– А зачем «скорая»?

– Чтобы нас не обвинили в оставлении без помощи. Такая статья есть.

– Предусмотрительно.

– Чтобы делать то, что делаем мы, нужно хорошо знать не только психиатрию, но и Уголовный кодекс.

На этот раз молчание затянулось. Высказанная мысль требовала очень тщательного обдумывания и взвешивания на очень точных весах, потому что вывод становился решением, которое могло повлиять на дальнейшую жизнь. И следующая фраза прозвучала через две минуты полной тишины.

– Хочешь сказать, что мы продолжим эксперименты?

– Хочу сказать, что мы должны продолжить эксперименты.

– Но этот случай…

– Не бывает стопроцентных методик. Тебе это известно так же хорошо, как мне.

– Но если методика опасна…

– Об опасности предупреждают в разделе «Побочные эффекты».

– Она сошла с ума. Тебе не кажется, что это очень серьёзная «побочка»?

– Не кажется. Мы ведь её не от насморка лечили.

– Пытались лечить.

– Лечили.

– Лечили…

Кажется, решение принято.

– Мы хотели помочь. Искренне хотели. – Очень уверенно, потому что решение принято. – Мы использовали метод, в котором не сомневались. Просто она оказалась слаба, слишком слаба, чтобы методика подействовала на неё так же, как на тебя. Чтобы методика сработала.

20 февраля, понедельник

– Анзоров позвонил сразу после вашего разговора, – рассказал Шиповник, отвечая на вопросительный взгляд Вербина. Отдельного кабинета у подполковника не было, уединяться в совещательной не имело смысла – вот-вот должно было начаться общее собрание отдела, поэтому говорили у стола Шиповника. Негромко.

– То есть перед тем, как открыть дело?

– Да.

– Он правильно поступил.

– Согласен. – Подполковник усмехнулся. – Не сразу, но правильно. Сначала он втянул тебя в расследование.

– Я готов ему простить, Егор Петрович, – ответил Феликс.

– Заинтересовался?

– Не только. – Вербин выдержал короткую паузу. – Анзоров о нашем с ним разговоре что-нибудь говорил?

– В общих чертах.

– Он готов идти до конца, даже если будут грозить неприятностями. Или устраивать их. И это мне нравится.

– Готовность – это хорошо, – проворчал Шиповник. – А неприятности – плохо.

– Вы прямо философ, Егор Петрович.

Подполковник ответил Вербину выразительным взглядом, заставив Феликса чуть расправить плечи, изображая готовность встать по стойке «смирно», после чего осведомился:

– А ты что скажешь? Какова вероятность