У Вербина оставались вопросы, в том числе важные, однако задав их, он открыл бы Карской карты, пришлось бы рассказать, в каком виде обнаружили девушку, а делать этого Феликс пока не хотел. И не просто не хотел, а сознательно скрывал от всех, кто был так или иначе причастен к расследованию.

Потому что сейчас об этом знали только полицейские и убийца.

И не важно, что для себя Феликс назвал преступником Наиля Зарипова – пока его виновность не будет доказана, под подозрением находятся все.

– Виктория говорила… тебе… – Это сорвалось против воли. Против разума. Но не могло не сорваться. Вербин замер, а потом увидел, что Карская обрадовалась. Не потому, что он «сдался», а она «победила», а просто обрадовалась тому, что он сказал ей «ты». И подумал, что ей, наверное, слышать от него «ты» так же приятно, как ему от неё. – Виктория тебе говорила о каких-либо иных проблемах? Помимо видений? В личной жизни, на работе, с друзьями?

– Ищешь подозреваемых?

– Это моя работа.

– Самое обидное, что у меня действительно начинаются вечерние сеансы. – Марта посмотрела на часы. – Договоримся так: я подумаю над твоим вопросом, а ты мне позвони.

– Когда?

– Давай не сегодня, я поздно закончу и буду очень уставшей.

Прозвучало естественно. С другой стороны, как ещё это могло прозвучать? Они ведь прекрасно понимали, зачем он позвонит.

– Ты, наверное, хороший психолог? – тихо сказал Вербин.

– То есть ты ещё не уверен? – спросила Марта без иронии.

– Требуется больше времени.

– Оно у тебя будет.

Девять лет назад

Дрожал и ломался.

Голос. Когда-то приятный, глубокий, грудной голос, идеально соответствующий красивой, уверенной в себе женщине, теперь ломался и дрожал. Звучал жалко и вызывал жалость. И полностью соответствовал нынешней внешности когда-то красивой, уверенной в себе женщины: немытые волосы сосульками спадают на лицо, глаза лихорадочно горят, но в их блеске нет ничего завораживающего. Глаза пугают. Губы постоянно кривятся, на щеках красные отметины – несколько раз женщина принималась кричать и царапать себя ногтями. Но сейчас руки заняты маской: женщина разглядывает её со всех сторон, вертит, прикладывает к лицу, отнимает и снова разглядывает – сначала изнутри, словно удивляясь, что там не осталось её лицо, потом снаружи.

– Маска, маска, маска… Спасение моё… шапка-невидимка… маска… Ты спрячешь меня и не сделаешь такой, как они… не сделаешь! Я не такая! Я спрячусь, затаюсь, я даже дышать не буду, и тогда они меня не увидят. А если увидят, решат, что я такая же, как они. А я не такая. И никогда не была такой! Ты меня спрятала, поэтому я не стала такой, как они. Но они забрали меня… ты спрятала, но не спасла… маска моя… шапка-невидимка…

– В чём мы ошиблись?

– Мы не ошиблись, мы неправильно поняли её рассказ.

– Разве это не одно и то же? – Недоумённо.

– Мы не ошиблись. – С нажимом.

– Хорошо, мы не ошиблись.

– Мы неправильно истолковали её историю. Это не ошибка. – Пауза. – Помнишь её?

– Не дословно.

– Я открываю глаза и оказываюсь в тёмной комнате…

Услышав знакомые слова, несчастная оторвала взгляд от маски, огляделась – не заметив стоящих на пороге людей – и плавно продолжила:

– … Я не знаю, где я, но точно знаю, что это комната. Я не знаю, где она находится, не знаю, как в ней оказалась, но мне становится страшно. Я не боюсь темноты, я просто знаю, что мне должно быть страшно. И мне страшно. Я ничего не слышу – в комнате полнейшая тишина, и она пугает. Тишина означает, что вокруг никого нет, но она пугает. Потому что тихо так, будто вокруг меня собрались все чудовища, которые ходят по нашей планете. Я их не чувствую, но мне кажется, что они рядом. Я почему-то знаю, что они должны быть рядом. Я не понимаю размеров комнаты, но думаю, что она небольшая. Я не касаюсь стен, но уверена, что они гладкие, наверное, бетонные. Я точно знаю, что не деревянные. Комната не в лесу. И не в многоэтажном городском доме. Я не знаю, где комната, в которой нет света.

Женщина сидела посреди не очень большой комнаты, стены которой были украшены изображениями и масками разнообразных тварей. Казалось, на несчастную смотрели все монстры, которых успели придумать люди за всю свою историю: рогатые, уродливые, клыкастые, с вытаращенными глазами… кровожадные.

В комнате горел яркий свет, но женщина его не видела, потому что в её комнате царила тьма. И в этой тьме она говорила сильным, уверенным голосом. Своим прошлым голосом.

– Я ощущаю себя в маске. И это странно, потому что я не ношу маску. Я с детства не любила маски, после того как в первый и последний раз надела её на новогодний праздник в детском саду. Это была обыкновенная маска какой-то зверушки, но мне показалось, что я стала ею. Зверушкой. Я испугалась и разрыдалась. Я до сих пор помню те слёзы. Мама меня успокоила, я доиграла представление, но с тех пор не надела ни одну маску. А теперь я в ней. И маска придаёт уверенности, барьером отделяет меня от окружающей тьмы. Я чувствую себя абсолютно защищённой от того мгновения, когда вспыхнет свет. Яркий. Не солнечный, это я знаю точно, потому что окон в моей комнате нет – электрический или волшебный свет, которому обязательно настанет время вспыхнуть, чтобы я увидела монстров. Всех сразу. Которые бесшумно и беззвучно прячутся в кромешной тьме маленькой комнаты и становятся видны, когда включается свет. Включается свет… И я вижу их морды, похожие на маски. Я вижу маски, под которыми они прячут морды – ещё более ужасные. И я среди них. Но я знаю, что спряталась надёжно, и потому спокойна. Моя маска столь же отвратительна, как окружающие, что делает меня похожей, но не делает ими. Ведь они прячут морды, а я – лицо. И мне не нужно ничего произносить – свет включился, но в комнате по-прежнему царит тишина и неподвижность. Даже глаза ни у кого не двигаются. Даже дыхание не нарушает тишину. Кажется, меня окружают скульптуры, но я чувствую, не знаю, но чувствую, что это не так. Их неподвижность временна. Вокруг меня настоящие монстры. Я неподвижна, неподвижна даже глазами, но те, кого я вижу неподвижными глазами, – уродливы и страшны. В маленькой комнате собрались