Прежде каждый пасхальный седер был торжественным событием. В нем принимали участие только папа, мама и бабушки с дедушками, пока родители моей матери не умерли, а родители моего отца не переехали в Аризону, чтобы сбежать от сиэтлской хмари. Большую часть моего третьего десятка мать шутя просила меня задать четыре вопроса[24], ведь я неизбежно была за столом младшей.

Теперь первая ночь Песаха больше похожа на вечеринку. В моем родном доме еще никогда не было так шумно – за столом четырнадцать человек. Свободно течет кошерное вино «Манушевиц» и другие напитки, а внуки Фила с азартом ищут спрятанный афикоман[25] – отломанный кусок мацы, завернутый в салфетку и спрятанный где-то в доме. За это отец любил седер больше всего – он развлекался, пряча афикоман в мамином футляре для скрипки и между книгами на полке, а однажды с помощью скотча приклеил его под стол – это было настолько неожиданно, что мне понадобился почти час, чтобы догадаться заглянуть туда. Поскольку это их первый Песах, я решила упростить задачу и положила афикоман на холодильник. Но в следующем году буду беспощадна.

Что мне по-настоящему нравится, так это обмен традициями и открытость новым.

– Обожаем твою передачу, – говорит сын Фила Энтони, и его муж Радж согласно кивает, пытаясь засунуть ложку овощного пюре в рот их ребенку.

– Второй выпуск даже лучше первого, – говорит Радж. – Особенно когда вы поставили в тупик того бедного семейного психолога.

– Спасибо, – говорю я без ложной скромности. – Пока что нам очень весело.

Премьера второго выпуска состоялась пару дней назад, и я почти ежечасно обновляю список наших подписчиков. Я ожидала, что мы продолжим набирать аудиторию, но количество скачиваний выровнялось. Вероятно, мы не сумеем заполучить спонсоров, пока не наберем тысячу или больше скачиваний в месяц. Еще рано судить – во всяком случае, так я успокаиваю себя, – но, надеюсь, шумихи в соцсетях хватит, чтобы помочь нам добиться известности. А может быть, Кент прав, и публика настолько пресыщена, что сарафанное радио вокруг нового подкаста звучит как белый шум.

– И у Доминика очень милый голос, – говорит дочь Фила – стоматолог лет тридцати по имени Диана. Она сидит напротив, сверкая жемчужно-белыми зубами. – Не могу поверить, что ты рассталась с ним.

– Даже человек с красивым голосом может быть… тем еще хреном, – говорю я, пытаясь нащупать нужное слово, но не находя его. Лгать семье Фила – моей семье – мне не нравится, и это сказывается на аппетите, так что я ковыряю грудинку в тарелке, а потом понимаю, что тем же занимаются дети Дианы.

– Но во всех ли смыслах, и насколько большой хрен?

– Диана! – возмущается Фил с другого конца стола. – Здесь твой отец. И дети.

– Пап. Я вообще-то занималась сексом. – Она показывает на своих детей. – Дважды.

Еще больше смеха.

Такую семью мне и хотелось в детстве – особенно во время тихих седеров. Я хотела соревноваться в поисках афикомана. Хотела, чтобы кто-нибудь другой задал четыре вопроса. Но когда умер мой отец, я поняла, что не хочу огромную, шумную семью. Мне нужен был только он один.

Меня удивляет легкость с которой они говорят о сексе. Мы много обсуждаем его с Аминой, но я так и не смогла добиться той же легкости со своей матерью – может быть, потому, что познала секс и горе одновременно. Мой первый сексуальный опыт завернут в прочнейшее одеяло – он окутан грустью. Я не знала, как поговорить с матерью ни о том, ни о другом.