– Что же между вами случилось? – спрашивает Диана. – Можешь не стесняться и рассказать версию «для взрослых».

– Нет никакой версии «для взрослых». – Я пытаюсь звучать невозмутимо. – Просто мы… не подошли друг другу.

– И не говори. Когда мне было двадцать – столько неловкой возни с парнями. – Она протягивает руку и хватает своего мужа Эрика за подбородок. – К счастью, ты был открыт новым знаниям.

– Может быть, правда не стоит об этом говорить при детях? – спрашивает он. Но надо признать, они не обращают на нас никакого внимания, а спорят о том, кто первым нашел афикоман.

– Ты вообще меня знаешь? – Диана хлопает на него ресницами. Он посмеивается и качает головой.

Честно говоря, я бы с радостью вот так поговорила с Дианой. Однажды мы собирались пообедать, но кто-то из ее детей заболел – она не смогла найти няню, а новое время мы так и не назначили. Или, может быть, я совершенно не умею заводить взрослых друзей.

– Расскажите нам о свадьбе, – говорит Джеймс, младший сын Фила, химик-аспирант по профессии. – Что вы уже запланировали? Как мы можем помочь?

Я благодарна ему за смену темы. Теперь, когда на дворе уже середина апреля, 14 июля не за горами.

– Она будет небольшой, – говорит Фил. – Не как свадьба твоей двоюродной сестры Хассаны в Ибадане.

Энтони хлопает рукой по столу и взрывается смехом.

– Помните прибытие жениха на вертолете? И сбежавшего павлина?

Диана вставляет:

– Могу поклясться, тот павлин жаждал крови.

Мама тоже смеется над этим, хотя я не уверена, слышала ли она эту историю от Фила или просто хочет быть частью общего веселья. Конечно, нет ничего удивительного в том, что у семьи Фила есть масса общих воспоминаний. Но в этот момент меня озаряет, что теперь моя семья – это не только мы с моей матерью и периодические камео Амины и Ти Джея. Того, что было в этой комнате, больше никогда не будет, и в каком-то смысле это хорошо. Я слишком много времени провела за одинокими тихими ужинами, отсчитывая минуты до своего побега.

Я не могла по достоинству оценить те вечера – иногда мне казалось, что за нами следит призрак отца. Теперь я в этом убеждена. Говорить о нем тяжело, не говорить – еще тяжелее. Поэтому зачастую я скована между болью от воспоминаний и страхом забвения.

* * *

Ужин медленно подходит к концу, и ближе к половине десятого детей помладше забирают домой, чтобы уложить в постель. Не припомню, чтобы мы когда-нибудь задерживались с мамой на Песах после восьми.

Я помогаю ей на кухне, но Фил говорит нам, что все сделает сам, и пытается нас прогнать. Он и в самом деле очень славный, и я рада, что мама счастлива. Мне бы хотелось поскорее принять эти перемены как положительные, а не оплакивать то, что я теряю. Разумеется, именно по этой причине я чувствую себя эгоистичным куском дерьма. Но какой же праздник без здоровой дозы самобичевания?

Наконец Филу удается уговорить маму взять перерыв. Она уходит в гостиную с книгой о музыке, оставив меня наедине с Филом на кухне. После такой большой компании и грязной посуды в разы больше.

– Ты мой, а я буду вытирать, – говорит он, и мы пару минут трудимся в тишине.

Я прохожусь губкой по антикварному подносу, принадлежавшему моей бабушке.

– Такой… приятный вечер, – говорю я, спотыкаясь о слова.

– Нам тоже очень понравилось. – Еще немного тихого мытья и вытирания, а затем: – Твой папа ведь обожал радио, да?

– Да. Обожал.

– Он бы так гордился тобой. – Фил аккуратно вытирает поднос, обращаясь с ним с тем же почтением, что моя мать в течение всех этих лет. – Я не пытаюсь его заменить. Ты ведь это понимаешь?

– Я знаю, что ты не злой отчим. Не волнуйся.

Он ухмыляется.

– Может быть, и нет, но тебе все равно нужно время. Ты ведь наверняка еще не свыклась, – он жестом показывает на гостиную, – со всем этим безумием.

Я смущенно пожимаю плечами.

– Не совсем, – говорю я, а затем мы вновь погружаемся в ту же частичную тишину: слышно только, как течет вода и раздается классическая музыка, которую мама слушает в соседней комнате. Брамс. Никогда не любила классику – наверное, потому, что без текстов песен я остаюсь запертой в своей голове, а не слушаю то, что происходит в чужой. И все же я выросла на ней, а значит, знаю в ней толк.

Я могла бы остановиться на этом. Могла бы и дальше поверхностно отвечать на его вопросы – а могла бы и попытаться ближе узнать своего будущего отчима. Ведь вне зависимости от того, скажу я что-то или промолчу, процесс уже запущен. Через пару месяцев этот мужчина, от которого мы с мамой знали только доброту, станет еще более постоянной частью наших жизней.

Наверное, в этом доме всегда будет призрак – но это не значит, что и я тоже должна исчезнуть.

– Во время ужина ты упомянул, что у оркестра новый дирижер?

– Алехандро Монтаньо, – говорит Фил с величайшим почтением. – Живая легенда. Немного со странностями, мягко скажем. Но чертовски талантлив.

– А что за странности?

– Ну, начнем с того, что он вслух напевает фрагменты из увертюры «Женитьбы Фигаро».

Я охаю.

– Не может быть.

– Может, – говорит Фил. Кажется, с ним действительно легко вести беседу. – И… – Он оглядывается по сторонам, словно беспокоясь, что легендарный дирижер Алехандро Монтаньо нас подслушивает. – У него отвратительный голос.

– И, разумеется, никто не смеет ему возразить. – От своей матери я знаю, что дирижеры – диктаторы мира классической музыки.

– Ты что, ни в коем случае. – Он принимает от меня еще одну миску. – Ты и впрямь умница, Шай. Передача – просто супер.

– Спасибо, – благодарю я. – Папа всегда говорил, что радио многогранно. Сначала оно может тебя рассмешить, а в следующее мгновение – разбить тебе сердце. Вообще… – прерываюсь я, покусывая щеку. У меня зарождается идея, но, хотя Фил всегда был открыт к предложениям, я не уверена, как он отреагирует на это. – Было бы здорово записать выпуск на более серьезную тему. Например… о го́ре.

Фил застывает с миской в руках.

– В связи с отношениями?

Я киваю. Идея обретает черты.

– Может быть, о том, как люди вновь находят любовь после потери супруга или партнера.

Он молчит несколько секунд, и я проклинаю себя за то, что сболтнула лишнее. Да, они с Дианой могут шутить на запретные для нас с мамой темы, но это уже немного чересчур. Кажется, я пересекла черту.

– Знаешь, – наконец говорит он, – я бы такое с радостью послушал.

Я чувствую, как гора падает с плеч. Так я смогу оправдаться за свою ложь перед слушателями – создав нечто абсолютно искреннее. «Докопавшись до сути», как любит говорит Доминик.