тонким слоем вездесущей пыли, снимаю футляр из кожи с тиснением и кладу книгу на столик. Страницы атласа были пожелтевшими еще во времена моего детства – для меня это всегда добавляло атласу волшебства. Ноздри Исабель слегка трепещут, я вижу, что она втягивает в себя сладковатый запах страниц и я знаю, что он нравится ей так же, как и мне. Исабель нежно проводит пальцам по футляру и медленно перелистывает страницу за страницей, любуясь гравюрами. Шевелит губами, каждое антинское название растения продублировано, так что Исабель может прочесть и про неказистый «безголовник атейский», и про изящный «лилейник золотистый», и про ощетинившийся колючками «пейник разноцветный». Я стою рядом с Исабель, вместе с ней заглядывая в атлас, и на меня опускается ощущение покоя. Мы читаем про растения тропических лесов, которые выращивают в наших оранжереях, так Исабель впервые узнает о «насекомоловке» – прекрасному в своей зубастости цветку, способному переварить паука, размером с мою ладонь. Читаем про безобидную с виду, но способную усыпить взрослого человека на несколько часов «солонаку». А потом Исабель переворачивает страницу снова, и я вижу «воронью смерть». Исабель очерчивает пальцами контур рисунка, и ее пальцы начинают дрожать. Внешне она остается расслабленно-сосредоточенной, но я вижу, как на ее лице проступает растерянность. Значит, Исабель знает, какие ягоды съела ее мать? Или начинает понимать сейчас?

Я не знаю, почему мне это так важно. Важно ухватить за хвост это ощущение тайны, секрета. И какое отношение это имеет ко мне. Никакого. Любопытство, освещающее серость моей жизни? Или дело в том, что я точно знаю, что где-то в памяти Исабель живет что-то, какое-то воспоминание, какое-то знание, которое продолжает мучить ее? Похороненное во влажном мху, зарытое под камнем по соседству с сонными червями. Имею ли я право раскапывать эту могилу и есть ли, что раскапывать? Почему-то мне кажется, что имею. Мне кажется, что часть Исабель тоже спит там, под этим камнем, в том мху.

Ну или я оправдываю сам себя и истина в том, что я просто люблю разгадывать загадки. Люблю, когда вокруг меня все ясно, сложностей мне и так хватает с головой. Имею ли я право причинять Исабель боль? Ну, а почему нет. В конце концов, боль это тоже часть нашей жизни, не так ли?

Черные ягоды лежат на ладони. Исабель точно помнит, что это чернинки, поздней весной их можно найти греющимися на солнце у корней деревьев. Они сладкие на вкус, смешно пачкают пальцы, а пирожки с такой начинкой самые вкусные. Это чернинка, так почему в этом прекрасном атласе написано «воронья смерть»? Почему в тексте, который начинает плыть перед глазами, написаны такие страшные вещи? Кровь… судороги…Нет, она не помнит такого. Она вообще ничего не помнит…

– Что-то у меня в глазах уже рябит, – Исабель выплыла из воспоминаний и подняла глаза на виконта. Тот внимательно смотрел на нее.

– Хочешь поиграть на скрипке?

Боги, меньше всего сейчас Исабель хотела играть на скрипке, но вряд ли это был просто вопрос. Может, нежное звучание приведет ее в чувство и прогонит сгустившиеся тени?

– Почему бы и нет, – кивнула девушка.

– Идем. В кабинете ты уже была. Правда, в этот раз там нет никаких разбитых фигурок и осколков.

Скрипка как и раньше лежала на полке в футляре. В прошлый раз Исабель особенно не разглядывала кабинет виконта, но в этот раз окинула взглядом и широкий стол с зеленым сукном, и лампу в виде статуэтки девушки, увенчанную стеклянным абажуром, и полки, уставленные книгами, механизмами, предназначения которых Исабель даже не представляла, и небольшой кожаный диван, на который были кинуты несколько подушек и плед. Винсент достал скрипку и передал ее Исабель. Взмахнув смычком, Исабель провела по струнам и поняла, что пальцы все еще дрожат. Звук вышел смазанным и неубедительным.

– Прости, – Исабель опустила скрипку. – Что-то я… не могу.

Винсент молча взял скрипку у девушки из рук. Какое-то время, прикрыв глаза, собирался с мыслями, а потом из-под его смычка полилась веселая, полная птичьих переливов и звона ручья мелодия. Исабель, потрясенная, замерла. Она уже и забыла, что музыка может быть такой. Что скрипка может звучать так. Девушка почувствовала, что на ее глаза наворачиваются слезы. Музыка прервалась. Нахмурившись и опустив скрипку, виконт смотрел на Исабель.

– Что случилось?

Исабель почувствовала себя так, словно из нее выпустили воздух. Вот так вдруг, посреди солнечного дня, без предупреждения, без причины прошлое вдруг вернулось к ней. Вместе с ее страхами, принятыми решениями и пониманием того, что только смирение и покой помогут ей.

Или уже нет.

– Сядь, – Винсент кивнул на диван. Положив скрипку на стол, он обогнул его и открыл ящик. Достал оттуда серебряную рюмку и флягу, открутил крышечку и налил немного в рюмку. В воздухе разлился запах винограда и дерева.

– Держи.

– Я… я никогда не пила такое и не уверена, что должна, – Исабель заглянула в рюмку.

– Боги, Исабель, – поморщился Винсент. – Ты же не думаешь, что у меня есть какой-то коварный план тебя напоить и чем-то там воспользоваться?

– Нет, не думаю, – искренне ответила девушка.

– Ну вот и хорошо. Здесь меньше, чем на один глоток, а у тебя продолжают дрожать руки. Не знаю, что за секрет ты хранишь, но, кажется, пришло время им поделиться?

И вдруг Исабель поняла, что виконт прав. Запертый в доме, проклятый, чудом не сошедший с ума человек с небезупречным прошлым, то ли господин, то ли, все-таки, нет; человек, чье настроение менялось как ветер, оказался единственным, с кем за долгие годы ей по-настоящему захотелось поговорить. Девушка решительно поднесла к губам рюмку. Терпкая жидкость обожгла горло и почти сразу принесла с собой чувство облегчения и расслабления – мир вокруг стал чуточку приветливее и проще. Виконт забрал у девушки рюмку и покачал головой.

– Да уж. Надо было хоть хлеба принести с кухни.

Вытащив из-за стола стул, Винсент сел напротив девушки, намеренно или нет соблюдая достаточное расстояние, чтобы он не мог даже наклониться близко к Исабель. Девушка вздохнула, унимая дрожь в руках.

– Это была мамина мечта. Мамина, а не моя.

Я понимаю, что ошибся, когда вижу, как у Исабель дрожат руки. Скрипка сегодня звучит совсем жалко, и я не могу вынести этого издевательства над инструментом. Я забираю ее и начинаю играть сам, впервые за долгое время. Пальцы все помнят. Звуки уносят меня далеко в прошлое, и я счастлив там, пока не вижу, что Исабель плачет. Боги, ну что такое. Я теряюсь. Я