ему нужно было срочно публиковать новые рассказы. «Маленькую хозяйку большого дома» он написал именно полными отчаяния ночами того жаркого лета, когда вся его жизнь, казалось, горела синим пламенем. Книга должна была стать гимном «Дому волка», научно обоснованному земледелию и сексу. «Роман полон секса, от начала и до конца, – писал он, как мужик мужику, издателю журнала «Cosmopolitan», с которым у него был договор об эксклюзивных правах. – В нем нет прямого изображения сексуальных приключений, этим даже не пахнет, но в нем присутствует вся ненасытность секса, в комбинации с силой». На самом деле в романе присутствуют мощное бессилие и нерешительность, которые охватывают Полу, героиню романа, и героя Дика Фореста (что за имя-то!) из-за их бесплодия. Закончив роман, он снова идет к своему врачу, доктору Портеру, и тот прописывает ему новые наркотики от невыносимых болей в почках и в мочевом пузыре, микстуры из морфия и белладонны, из героина и стрихнина. Краткосрочный эффект от морфия и героина оказался благоприятным – он стал намного меньше пить. И сразу сел за книгу о пьянстве – «Джон Ячменное Зерно», которая в Германии вышла под более подходящим названием «Король Алкоголь»: темой новой книги он сделал собственный алкоголизм. «The New York Times» написала, что это, «пожалуй, самая живая книга из всех написанных Лондоном». Ну, наверняка самая честная. Он утверждает, что на протяжении всей жизни употреблял много алкоголя, но не получал никакого удовольствия. Главный тезис таков: алкоголь – это демон, который заключает с мужчинами сделку: позволяет им общаться в компании, но в конечном счете уничтожает их. А еще Джек Лондон надеялся, что женщины получат избирательные права и добьются запрета алкоголя. Хм.

Ночью Джек Лондон в наркотическом угаре всё дальше уносится в иные сферы, прочь из своего разрушенного тела, от своего грустного брака, от своего сгоревшего дома и копящихся долгов. «Морской волк» захотел стать орлом. Захотел посмотреть на свою жизнь и весь мир с высоты птичьего полета. И морфий помогал ему хотя бы в этом. Он взял новый черный блокнот со страницами в линейку. Написал на обложке: «The Last Novel of All». А на первой странице – ту самую жуткую прощальную фразу: «Далеко за самой дальней звездой вращалась когда-то Земля».

В тот день, 22 августа, когда погиб «Дом волка» Джека Лондона, Франц Кафка несколькими фразами погубил мечту своей невесты Фелиции Бауэр. Она только что написала ему с острова Зильт, где она наблюдает за парами на пляже и мечтает о том, что скоро станет женой Кафки. Кафка паникует и вносит ясность: ту, что выйдет за него замуж, ждет «монастырская, келейная жизнь подле сумрачного, печального, молчаливого, недовольного, болезненного субъекта». И довольно разумно поступает отец Фелиции Карл, который на следующий день пишет Кафке, что подождет с согласием на их брак до разговора с дочерью. Но его дочь действительно хочет замуж за этого сумрачного, печального, молчаливого, недовольного, болезненного субъекта, и отцу не остается ничего иного, как 27 августа ответить согласием на сватовство Кафки. Но тот через три дня отвечает Фелиции письмом, в котором умоляет: «Оттолкни меня, всё прочее будет погибелью для нас обоих». Ну что тут сказать?

Двадцать третьего августа Оскару Шмитцу кажется, что он наконец-то понял, как надо вести себя с этими странными существами – женщинами. Шмитц, один из главных ловеласов этого года, которого по частоте и вариативности задокументированной сексуальной жизни опережал разве что Эрих Мюзам, от которого до нас досадным образом не дошел именно дневник за 1913 год, так вот, этот самый Шмитц, который всё первое полугодие 1913 года промучился в Берлине с психоанализом у одного из учеников Фрейда, где пытался освободиться от архетипа матери и понять отцовские проблемы с пищеварением, этот самый Шмитц 20 августа в Штеттине в виде исключения взбирается на пароход (а не на даму) и отправляется в Прибалтику. Кажется, в жизни Шмитца идеально переплелись индивидуальные и коллективные неврозы того времени, и нет ничего удивительного в том, что ему нужен небольшой отдых.

В Хельсинки солнце, конечно, совсем не хочет садиться, а он знакомится на набережной с красивой эстонкой по имени Ольга Тильга и гуляет с ней до пяти утра, чтобы у нее не создалось впечатления, что он хочет затащить ее в постель. «Трогательна была ее борьба между желанием отдаться и недоверием, – записывает Шмитц и рапортует своему терапевту в Берлин: – Под утро я из-за усталости посчитал, что всё пропало, всё ушло в болтовню». Но Ольга внезапно изъявляет желание провести с ним и следующий день, однако Оскар холодно отвечает ей: «Нет, спасибо». Как истинный фрейдист, он видит во сне, как пишет ей письмо, и действительно делает это, проснувшись. Ответ положительный. Спустя два часа фиктивные месье и мадам Шмитц вселяются в номер с голубыми стенами и ванной в гостинице «Afallo», она наскоро приводит себя в порядок. Затем торжественный ужин в гостинице, раки, «Вдова Клико», музыка Баха, всё как положено. А потом? «А потом несколько ошеломительных часов редкого совершенства».

А потом эротоман Оскар А. Х. Шмитц в своем дневнике объясняет миру, как это делается: «1) Внезапной холодностью вынудить женщину сказать „да“. 2) НИКОГДА не уступать из жалости ее мольбам. 3) Когда из-за моего „нет“ ситуация стала неопределенной, через 2 часа упросить ее сказать „да“, чтобы она чувствовала себя не униженной, а дарительницей, а во мне так снова проснется желание». Это minima amoralia[20] Оскара А. Х. Шмитца. Доктор Фрейд, это ваш клиент!

Но у доктора Зигмунда Фрейда (Вена, Берггассе, 19) сейчас другие заботы. Он готовится к психоаналитическому конгрессу в Мюнхене, где его ждет встреча с его оппонентом К. Г. Юнгом. Фрейд боится. И не знает, как подавить этот страх, какая-то проклятая профессиональная деформация.

Сентябрь

А как в общих чертах обстоят дела с отношениями мужчин и женщин в 1913 году? Общий ответ такой: всё сложно. И те, и другие не знают, чего хотят. Например, фотограф Генрих Кюн пишет своему другу, великому американскому фотографу Альфреду Стиглицу, который только что купил свою первую картину Кандинского: «Женщины, которые действительно обладают глубоким пониманием художественного творчества, так мало интересуются домашним хозяйством и нормальными кухонными хлопотами, что мужчина начинает тосковать по деревенской бабе, которая пусть, ради Бога, ничего не смыслит в искусстве и литературе».

Пока была жива моя жена, жалуется Кюн своему другу Стиглицу, я мог фотографировать только наших детей, потому что жена запрещала снимать других моделей. Сама виновата. В