Шрифт:
Закладка:
Каролина София Мария Вигманн, дочь торговца швейными машинками из Ганновера, совершила аналогичный поступок: она сменила имя на Мэри Вигман и вдруг стала новым человеком. Она изучала «ритмическую гимнастику» у Эмиля Жак-Далькроза в Хеллерау, пригороде Дрездена, а летом 1913 года она едет в Аскону, чтобы учиться экспрессивному танцу без музыки у видного танцевального теоретика Рудольфа фон Лабана, который впервые перенес занятия своей школы из Мюнхена в Аскону. Мэри Вигман услышала о Лабане от Эмиля Нольде, который любил рисовать танцовщиц. Чего только не было к тому моменту на Монте-Верита – это и филиал швабингской богемы, и место для экспериментов с наркотиками и психоанализом, гнездо свободной любви и пристанище молодых матерей-одиночек вроде Фанни цу Ревентлов, прообраз идеального мира для людей, питающихся только воздухом, любовью и овощами. Но по-настоящему знаменитым это место стало тогда, когда люди там начали танцевать голыми. И благодаря фотографиям голых женщин на фоне далеких гор и озера Лаго-Маджоре. Казалось, что тело освобождено – причем телесность стала такой, как была до грехопадения. Мэри Вигман говорит, что тело – это инструмент, который люди должны настроить по-новому. Она приезжает из Мюнхена на поезде и сначала оказывается в Локарно. Идет пешком в Аскону и там поднимается на гору. За небольшой рощей, рядом с местом для дамских воздушных ванн, она видит танцоров. Лабан сразу говорит ей: «Раздевайтесь там за кустами и подходите». Так всё и началось. В Асконе она записала в дневнике: «Освободиться от музыки! Все должны освободиться! Только тогда движение может стать тем, чего все ждут от него: свободным танцем, чистым искусством». И у нее получилось. У Мэри Вигман получилось в мире танца то же, что сделал Кандинский в живописи в сфере абстракции, чего Шёнберг достиг в музыке. Когда Оскар Кокошка впервые увидел ее танец, он был поражен и сказал: «Она воплощает экспрессионизм в движении». Ведь из чего появляется авангард? Из движения.
Из чего появляется авангард? Из разделения. Вот, к примеру, Франтишек Купка, в 1913 году одна из главных фигур абстракционизма, наряду с Малевичем, Кандинским и Мондрианом. Он хотя и жил в Париже, по соседству с Матиссом и Пикассо, но в письме своему другу Артуру Рёсслеру заявлял: «Конечно, в Париже я знаком со всеми художниками, но мне не кажется, что надо с ними как-то объединяться, мне не кажется, что я должен ходить к ним в мастерские, да и они ко мне приходить не хотят. На самом деле я веду здесь жизнь отшельника». Или, если воспользоваться словами Готфрида Бенна из стихотворения «Экспресс»: «Но потом! Какое одиночество!»[23] Или, еще поэтичнее, когда есть еще несколько лет жизненного опыта: «Кто в одиночестве, / тот в тайне».
Хотя это как посмотреть. Один берлинский домовладелец пожаловался на молодую актрису, которая не любила одиночество и поэтому часто принимала в своей квартире джентльменов. Хозяин квартиры увидел тут не тайну, а правонарушение. А вот берлинский имперский суд рассудил иначе и вынес 9 сентября 1913 года революционный вердикт: «Запрет на визиты мужчин является нарушением прав личности, и наем жилья не является основанием для запрета таких действий. Каждый человек сам волен решать, в какой мере он подчиняется законам морали. Если дама желает принимать гостей мужского пола и не порочит своими действиями репутацию дома, то она вправе делать это у себя в квартире». Обоснование решения суда еще точнее определяет: «Даже если визиты мужчин происходили в аморальных целях, это не меняет позиции суда. Никого не касается то, что происходит за закрытыми дверями». Иными словами: закон для всех един, а мораль у каждого своя. Вот такой уровень развития общества в 1913 году.
Девятого сентября в Суссексе Вирджиния Вульф пытается покончить с собой, приняв большую дозу снотворного.
В эти дни Макс Эрнст, по сути своей уже художник, а по форме пока студент, изучающий историю искусств в Боннском университете, отправляется вместе со своим профессором Паулем Клеменом на экскурсию в Париж. Студенты посещают мастерскую великого Родена. К радости Альмы Малер (она сейчас Малер, больше не Кокошка, пока еще не Гропиус и не Верфель) тот в данный момент трудится над бюстом Густава Малера и подробно рассказывает о различиях в пластике гипса, бронзы и мрамора. Макс Эрнст никогда не забудет этот визит.
Девятого сентября Ромола де Пульски и Нижинский идут в Буэнос-Айресе на исповедь, потому что на следующий день танцоры «Русского балета» собираются пожениться. Нижинский долго о чем-то рассказывает аргентинскому священнику, тот не понимает ни слова ни по-польски, ни по-русски, но всё равно отпускает ему грехи. Ромоле же приходится пообещать священнику, что она постарается удержать будущего мужа от исполнения аморальных танцев в «Шахерезаде», о которых слышал священник. Она обещает. На бракосочетании, состоявшемся в час дня по местному времени в ЗАГСе Буэнос-Айреса, на Ромоле темно-синее плиссированное платье из тафты с букетиком моховых роз на талии и черная шляпа с изогнутыми полями и синей лентой. Она выглядит потрясающе. Вечером венчание в церкви, а затем генеральная репетиция «Шахерезады», и, конечно же, Нижинский снова исполняет аморальные танцы. Потом они, изнемогая от усталости, ужинают в своем номере-люкс гостиницы «Majestic». Они смущены и взволнованы. До сих пор они только целовались. Ромола забеременеет прямо в брачную ночь.
Расстояние иногда дает простор новым мыслям и новым решениям, которые дарят ощущение свободы, свободы от рутины и привычных ритуалов. Еще месяц назад Нижинский вместе с Дягилевым, своим первооткрывателем, покровителем и практически супругом ездил в Вюрцбург, чтобы посмотреть на свадьбы кисти Тьеполо. А теперь, спустя всего одно морское путешествие, Нижинский, который никогда в жизни не целовал женщину, вдруг оказался женат на молодой венгерской танцовщице? Возможно,
