«…Скажем, В. М. Жирмунский, М. К. Азадовский и многие другие, и я в том числе, отлично сознавая, что Веселовский работал не на той базе, которая является единственной научной в нашем современном понимании, отлично понимая и сознавая, что, обладая до тонкости разработанной методикой исследования, он работал не тем методом, который мы считаем единственно научным, сознавая, что все его методологические обобщения, содержащие какие-то частицы, могущие быть использованными, они тем не менее шаткие, они неизбежно должны быть кривые в свете марксистско-ленинского литературоведения, тем не менее мы все их, эти работы рекомендовали студентам и их до известной степени пропагандировали, не учитывая, что этот критический подход не может быть проявлен в достаточной мере самими читателями, отсюда несомненное игнорирование вредного, антимарксистского воздействия, которое может наследие Веселовского оказывать на студентов, критиков, писателей, читателей, словом, на широкие слои советской интеллигенции. Это мы должны учесть полностью. Мы учтем это и поймем нашу задачу не так, как раньше, когда были голоса, говорившие, что надо идеи Веселовского, его концепции как-то подправить, улучшить, усовершенствовать. Наша советская наука должна создать другие теории, другие концепции вместо концепций Веселовского. Но я должен в заключение добавить, что если брать вообще проблему космополитических идей в русском и советском литературоведении, то конечно нужно несколько расширить наш кругозор, не ограничиваться одним именем А. Веселовского, не говоря о целом ряде других. В сущности, все крупные и видные сколько-нибудь литературоведы прошлого в России были заражены этим литературоведческим позитивизмом и буржуазным либеральным космополитизмом»[202].

За ним на трибуну вышла заведующая отделом древнерусской литературы:

«АДРИАНОВА-ПЕРЕТЦ. Мне хотелось бы, прежде всего, поделиться с товарищами теми некоторыми общими выводами, к которым я лично пришла, следя за всей этой, несколько месяцев длящейся, нашей дискуссией, а затем перейти к некоторым конкретным примерам.

За последний месяц из этой литературоведческой дискуссии стало видно, что в советском литературоведении далеко еще не осознана та серьезная ответственность, какую возлагает на нас задача служения народу, задача, которой должны быть подчинены и науки, и искусства, в особенности сейчас, имея в виду остроту переживаемого политического момента. Мы, и в этом самое главное, не можем еще все преодолеть навыков к спокойному, лишенному политического звучания исследованию историко-литературных фактов. Принципы подчиненности в литературе, а, следовательно, в литературоведении, все-таки еще далеко недостаточно направляют нашу работу. Вот главное, что мешает нам до сих пор сосредоточиться на двух основных темах, которые должны стоять перед нами. Это темы национального собирания и классового осмысления литературы. К этому прибавляется и критическое отношение наше к традициям буржуазного литературоведения. Попытка сделать верховными для советских литературоведов некоторые методологические приемы Веселовского принципиально не верна. Подход к вопросу о влиянии, особенно западном, недостаточно внимательное изучение современной литературы, все это не причины, а следствия серьезного неблагополучия в самом понимании задач литературоведения, как одной из общественных наук. В самом деле, если мы занимаемся вопросом главным образом о национальном своеобразии и классовом смысле литературы, то ни Веселовский, ни все буржуазное литературоведение нам совсем не нужно, потому что этими вопросами они не занимались.

Политическое бесстрастие уводит наше внимание от проблем первостепенной важности в то, что раньше называли маленький круг профессиональных интересов, заставляет ошибочно преувеличивать значение этих интересов и в конце концов приводит к тому, что мы, что называется, не видим из-за деревьев леса.

Вот те общие мысли, которые возникают у меня при рассмотрении этой литературоведческой дискуссии…»[203].

После Варвары Павловны выступил ученый секретарь института:

«Б. П. ГОРОДЕЦКИЙ. Л. А. Плоткин и выступавшие товарищи достаточно отчетливо поставили вопрос о политическом звучании подлинной проблемы о борьбе с методологией Веселовского. Следует подчеркнуть непосредственную связь этой проблемы с таким партийным актом, как постановление ЦК о журнале “Звезда” и “Ленинград”, с докладом А. А. Жданова, а также с постановлением о советской музыке. Перед нами не какая-то проблема, возникшая со всей остротой сегодня, перед нами цепь определенной политики партии, направленной в сторону развития нашей советской социалистической культуры. Проблема эта назрела уже давно…»[204].

Но вместо «большевистской критики», которая должна была сопровождать его выступление как члена ВКП(б), Борис Павлович начал критиковать москвича С. М. Бонди, а не докторов Пушкинского Дома. Для критики низкопоклонства среди коллег он избрал молодого кандидата наук Л. М. Лотман[205]:

«…Статья Кукулевич и Лотман. Я Кукулевич не знаю, но Лотман только что сходила со студенческой скамьи. Что же она пишет, ссылаясь на М. К. Азадовского и Б. В. Томашевского? Она проводит параллель между балладой Пушкина “Жених” и сказкой бр[атьев] Гримм “Разбойник-жених”, причем оговаривается, что поэт не говорил по-немецки, не владел свободно текстом, но прочесть текст сказки Гримм мог, и далее параллели, которые должны были показать несомненную связь баллады Пушкина со сказкой бр[атьев] Гримм…»[206]

То обстоятельство, что А. М. Кукулевич[207] погиб при обороне Ленинграда, мало заботило партбюро; но вот неспособность Б. П. Городецкого выступить против более авторитетных, нежели Л. М. Лотман, сотрудников института была поставлена ему на вид:

«Большинство высказываний участников собрания было проникнуто духом партийного отношения к задачам, которые поставила партия перед советскими литературоведами. С тем большим удивлением было встречено выступление литературоведа, коммуниста Б. П. Городецкого, сделавшего попытку уйти от принципиальной критики ошибок ученых, работающих в институте, и вместо этого занявшегося приведением цитат из книг, принадлежащих московским литературоведам»[208].

Член-корреспондент Академии наук СССР, профессор М. П. Алексеев критиковал лишь свою статью о Веселовском, а завершил речь так:

«…Вопрос, который мы сейчас разбираем, имеет глубокое значение для всех нас, особенно для тех, которые занимаются изучением западноевропейской литературы.

Статья газеты “Культура и Жизнь” поможет нам ликвидировать дальнейшие наши отклонения от правильной политической линии и, думаю, откроет в нашем литературном прошлом много нежелательных сторон. В этом смысле я думаю, что вопрос, который мы сейчас обсуждаем, имеет большое общественное и политическое значение. Здесь не приходится повторять того, что сказано моими предшественниками, я должен только заявить, что я вполне ясно понимаю, какие причины вызывают борьбу с космополитизмом и буржуазным литературоведением вообще, и считаю, что стремление, может быть, и с хорошим намерением как-то найти в нашем научном наследстве созвучные стороны литературоведению советской эпохи, является ошибочным. Задача наша заключается в том, чтобы создать такие труды, такие работы, которые могли бы сделать ненужным ссылки