Жилище было обставлено скромно и уютно. Большую его часть занимала та самая лаборатория. Столики и полочки были заставлены разноцветными колбами и склянками, кругом благоухали пучки высушенных трав, да и живых, в горшочках, тоже хватало. В нишах в стенах сияли разноцветные колбочки-светильники, мягкий теплый свет стелился вокруг, привлекая ночных мотыльков.

Она смахнула стайку суетящихся бабочек с одной из колб, открыла ее, понюхала и, удовлетворенно хмыкнув, отставила в сторону. Потом нацепила на нос очки и вопросительно взглянула на меня.

— А… Диали. Меня зовут Диали Амалия дель Моро, — опомнилась я.

— Слыхала фамилию такую… — проворчала бабка, заваривая травяной сбор в цветастом чайничке.

— Мой отец пал героем в Меридорской битве…

— Помню, помню эту битву… Много душ загублено, много было выжжено землицы… — она укутала чайник полотенцем. — Ты садись, чего встала? Присядь да расслабься, да расскажи, зачем пол замка на ночь глядя разбудила?

Я снова почувствовала себя неудобно.

— Мне просто нездоровится… я, наверное, пойду…

— Никуда ты не пойдешь, — сурово осадила бабка. — Я для того тут и приставлена, чтобы вас блюсти, да головушки ваши бедовые лечить. Это все нервы, — она прошаркала к резному буфету и выудила оттуда изящную чашку. — Перед финалом. Эх, девки, все я понимаю, только изводить себя зачем? Давай-ка, выпей успокоительный отвар.

— Я… н-не… не надо…

Баба Шуша строго взглянула на меня. Так, что я сразу поняла: надо так надо. Осмотрелась, поискав глазами, куда присесть. На плетеном кресле у окна дрых Пушель. Вот засранец! Даже усом не повел, чтобы поприветствовать меня! Только перевернулся на спину, закинув лапы на вышитую подушечку, зевнул и снова захрапел. Хорошо устроился, лохматый!

Бабка кивнула на мягкий пуфик, наполнила чашечку и протянула ее мне. Вокруг разлился упоительный аромат летнего леса. Я с удовольствием втянула его носом, присела и сделала глоток. Вкусно.

— Вот так, ну а теперь скажи, зачем так волноваться, а? Эко ж довела себя до стресса! Тут какое дело? Все под звездами ходим, судьба — она на то и судьба, чтобы сама нас выбирала. Не мы ее. А она. И там, — она многозначительно указала пальцем вверх, — уже давно все решили. И не стоит убиваться, коли выбор падет не на тебя. Значит, звезды тебе другую судьбу уготовили, только и всего. Остается смиренно принять. Ты слушай бабу Шушу, уж я-то знаю, чего говорю…

Я с удовольствием прихлебывала отвар, разглядывая разноцветных птичек, что сонно щебетали под балками крыши. Как же уютно и спокойно в её обители добра. Я даже позавидовала Пушелю.

— И потом, наш принц… — баба Шуша с сомнением помолчала, но продолжила: — Он вовсе не подарок. Красавчик, конечно, но характер жуть! Хорошо, хоть внешне на отца похож, чтобы красотой свой нрав нелегкий компенсировать. Э-хе-хе… К нему не каждая подход найдет. Это ж еще такое вытерпеть надо! Уж сколько Его Величество с ним с детства намаялись. Думали, повзрослеет — легче станет, ан нет… только хуже… Поэтому, мож, оно и к счастью, если не выберет…

Ох, бабушка! Твоими бы устами! Еще к какому счастью! Я глубоко вздохнула и сомкнула ладони вокруг горячей чашки. Пальцы мерзли и дрожали, хотя ночь обещала быть теплой…

— Ты пей, пей, а потом ложись спать, да мысли все из головы прочь гони! А завтра будет завтра, и нечего сегодня об этом думать.

Слова бабы Шуши ложились живительным бальзамом на мою истерзанную душу. Отвар приятно пах травами, успокаивал. Голова стала тяжелой, меня неумолимо клонило ко сну.

— Спасибо, — я осторожно выдохнула, пытаясь привести мысли в порядок. Нахлынуло умиротворение и тоска. Сейчас бы и впрямь освободить голову и уснуть. — Я пойду, пожалуй.

Я поднялась и уже было направилась к двери, но баба Шуша решила «успокоить» меня напоследок.

— Не бойся, выберет тебя! И старая стинарра тебя отметила, как особу подходящую, да и внешне наш принц на таких, как ты, шибко падкий… А уж меня и подавно не проведешь, я такие вещи наперед чувствую!

Все. Это было последней каплей. Меня не спасет даже бочка отвара. Я тяжело осела обратно на стул, обхватила лицо руками и, не в силах сдерживать отчаяние, горько разрыдалась.

Сказать, что баба Шуша удивилась, это значит промолчать. Ушлая старушка быстро смикитила, что рыдаю я вовсе не от счастья.

— Вот те на! Да что ж такое? — удивленно всплеснула руками она. — И чем же он тебе не люб?

— Ничем, баба Шуш! — заикаясь, прорыдала я. — Я по любви замуж хочу, не по расчету!

— Экая ж ты дура, право дело! И кто тебе плохого про него напел? Этот старый хрыч Ваффель? Да не слушай ты его! Пенек трухлявый! Из ума давно выжил, старый попугай! Да и я хороша… — засуетилась она. — Наговорила всякого. Только ты, девка, знай. Коли мужик капризный иль с характером, то это только лишь до той поры, пока его не охомутали. А уж коли влюбился — все, хоть веревки вей, хоть на веревочке води — твой будет! А долго ли влюбиться? Дело молодое…

Вон Флориан до вашего приезда тоже приходил. Сделай, говорит, баба Шуш, так, чтобы моя избранница меня любила. Не как принца, а как человека, мол. Как у родителей моих. Ишь, говорю, чего захотел! Я, можа, и фея, да чувствами не торгую. Как я тебе это сделаю? Пальцем щелк — и все готово? Нет, такие вещи надо заслужить. А то какая же это любовь, коли ты за нее не боролся, ночами не спал, да душой не терзался?

Как у родителей… Они-то свое выстрадали и заслужили сполна. Как сейчас помню, сижу я в землянке, грибы перебираю. Батюшки! Ползет из леса… Кровища за ним по траве змеею стелется, на теле нет живого места! Увидал меня и упал. Думала — все, и дух вон. Еле-еле в избу затащила. Лесные боги! Его словно волки жевали да выплюнули! Насилу отмыла, раны зашила да заговорила. Неделю отварами отпаивала. Сильные травы, раны серьезные были, горел в лихорадке.

Очнулся спустя дней десять, смотрю — мужик молодой да видный, то ли эльф, то ли человек — не разберешь. Чего, говорю, с тобой случилось, бедолага? А он, видишь что, с меридорским демоном дрался. Порвал его тот знатно. В те времена как раз противостояние дошло до крайней точки. Твари заполонили леса. Я уж по ночам и спать боялась, избенку мхом закидала, да двери на ночь подпирала, да разве это спасет? Повезло просто, что ни одна тварь в мою глушь не забредала.

Так вот. Приюти, говорит, бабуль, покуда силы наберусь. Не боец я сейчас, да для своих обуза. А мне-то что? Живи, говорю, да сил набирайся, вот только если твари нагрянут, я тебя не спасу.

Они и нагрянули. Но только не твари, а девка эта бедовая. Зараза ушастая. По следу за ним вышла, по запаху крови. К избушке подкралась как тень, ни ветка, ни листок под ее ногой не дрогнул. Меня, ведьму лесную, провела, все мои ловушки да силки обошла. Глядь, а она моего болезного одной рукой уже за шею обжимает, а в другой у ей кинжал, и кинжал этот у его горла блестит!

Насилу успела. Да что ж ты, говорю, кура остроухая, творишь? И меня можа, бабку старую, за компанию порешишь? Та глазами зырк, его от себя оттолкнула, да под ноги сплюнула. Второй кинжал достала, крутанула в руках и говорит, тебя, мол, не трону, коли не скажешь никому, что я его убила. Скажи, говорит, что волки в лесу задрали, а ты нашла да закопала что осталось.

А этот лежит, силушки-то нет, только ухмыляется. Ни слова не сказал, ни рукой не пошевелил, словно нету его. Думаю, ну что ж, придется мне своего питомца защищать. И чем же, говорю, тебе он досадил, кура патлатая? А она отвечает, мол, принцесса она, и ее за этого бедового насильно замуж выдают. А погибнет он — и спросу нету: и королевствам мир, и ей не мучиться. Тут-то я смикитила, что питомец мой никто иной, как принц наш Антуанэль. Ну, думаю, спасать его надо, тут дело важное да государственное.

Говорю, экая ж ты дура! И много ль у тебя других мужиков на примете? Она только плечами пожала, типа, найдутся. А где там найдутся? Сама не сказать, чтоб красавица, так, на любителя, да и замашки как у мужика. Воительница, одним словом.