Пьер Абеляр присоединился к новым мыслителям в 1100 году и быстро стал одной из центральных фигур. В первые десятилетия века его называли самым видным ученым Европы. Более всего он стремился выстраивать аргументы властей в отношении спорных вопросов, применяя уже известный среди исследователей права и теологов, но редко применяемый на практике метод «pro et contra» («за и против»).

Добиться большей точности и более умелого применения приемов диалектики в обсуждении спорных теологических предметов Абеляр сумел с помощью своей книги «Sic et Non» («Да и нет»), которая содержала 157 вопросов и ответов на темы веры и морали. Эта работа обнажила внутренние несоответствия тогдашней теологии и обострила осознание необходимости применять принципы логики к человеческому опыту и отличать логическое обсуждение от метафизического.

Такого рода вопросы быстро стали главным способом обучения в кафедральных школах, и талантливые ученые, вроде Абеляра, привлекали к себе все большее число учеников в растущих городах. Конечно, диалектики в этих школах вовсе не стремились уничтожить веру или свергнуть установленный порядок, базирующийся на главенстве Церкви. Наоборот, они были убеждены, что их усилия укрепят основы, с помощью которых Церковь еще более утвердит абсолютные жизненные ценности. Широкую известность получило высказывание Абеляра: «Через сомнение мы идем к изысканию, через изыскание достигаем истины», в котором выразилась попытка поддержать как веру, так и установленный христианский порядок.

Новое познание сделалось главной особенностью интеллектуальной жизни в XIII веке, поставив на повестку дня вопросы, занимавшие лучшие умы столетия. Задачей этих христианских Создателей топора было овладеть новыми знаниями, организовать их, оценить их значение, найти возможные последствия, выявить внутренние противоречия и сделать доступными для согласованного применения к существующим интеллектуальным проблемам. Обязательным требованием было обеспечить социальную безопасность новых знаний. Переводы с арабского представлялись чрезвычайно привлекательными из-за широты охватываемых вопросов, интеллектуальной мощи и практической выгоды, но языческое происхождение означало, что в них содержится спорный с теологической точки зрения материал.

Большинство переведенных текстов выглядели, однако, достаточно безобидными, а сам факт перевода рукописи означал, что ее полезность перевешивает потенциальную опасность подрыва социальных устоев. Технические трактаты по самым разным темам (математике, астрономии, статистике, оптике, метеорологии и медицине) встречались с небывалым энтузиазмом, поскольку явно превосходили все прежде доступное и не содержали неприятных философских или теологических сюрпризов. Таким образом, «Начала» Евклида, «Альмагест» Птолемея, «Алгебра» Аль-Хорезми, «Оптика» Ибн аль-Хайята и «Канон медицины» Авиценны спокойно добавились к интеллектуальному багажу европейской церковной и (до некоторой степени) светской элиты.

Более серьезные, грозящие столкновениями с теологией проблемы заключались в других дисциплинах: космологии, физике, метафизике, эпистемологии и психологии. В центре этих проблем были труды Аристотеля и его комментаторов, успешно обращавшихся к многочисленным важным философским вопросам, обещая несказанные будущие выгоды от использования их методологии.

Одним из наиболее заметных христианских ученых, попавших под влияние новых материалов, был доминиканский монах Альберт Великий, живший в XIII веке и преподававший в Парижском университете. Вдохновленный идеями Аристотеля, он путешествовал по Европе, расспрашивая людей самого разного рода занятий (рыбаков, охотников, пчеловодов и птицеловов), тех, кого Церковь обычно не замечала. Этот опыт позволил ему по-новому взглянуть на мир. Альберт Великий написал две книги по ботанике и зоологии, поместив в них описания природы, свежие и отличные от всего, что было написано на те же темы за предыдущую тысячу лет. Его замечание относительно возникающей из огня птицы («феникс принадлежит более теологии, чем природе») звучало необычайно современно для того времени.

В период, когда непререкаемым авторитетом пользовались древние тексты, Альберт выдвинул революционный методологический принцип: «Философия не может касаться конкретных вещей. … В таких вопросах уверенность способен дать только опыт». В ответ на аристотелевский рационализм и стремление применять философский принцип ко всем областям человеческой деятельности Альберт предложил разграничить философию и теологию методологически и определить, на что способна в объяснении реальности одна лишь философия, без помощи теологии. Это был настоящий прорыв.

Современник Альберта, Гийом де Конш, пошел еще дальше, призвав к объективному исследованию как веры, так и философии. Французский ученый Тьерри, живший в Шартре (центре новых мыслителей, которых современники называли «современными»), проанализировал Книгу Бытия с точки зрения описанных в тексте природных процессов и задался вопросом, до какой степени буквально следует понимать эти описания.

И все же ключевой вопрос (угрожавший самим основам Церкви) формулировался так: если логику и разум применить к вере, что станет с такими чудесами, как непорочное зачатие? Что станет с самой верой? Ученым приходилось действовать крайне осторожно, сохраняя хрупкое равновесие между верой и неверием, требуемым для подобного рода мыслей.

Гийом де Конш возражал, что его философская позиция не ущемляет силу и величие Бога. «Я ничего не отбираю у Бога; все, что есть в мире, сотворено Богом, кроме зла; но он создавал другие вещи, оперируя природой, которая есть инструмент божественного действия». Изучение физического мира поможет людям оценить «божественную силу, мудрость и доброту», а потому поиски вторичных причин (природных процессов) не отрицают, но подтверждают существование и величие первопричины (Бога).

Таким образом, реальность чудес можно примирить с природой, признав, что чудеса представляют собой временное прекращение действия обычных законов, и, приняв за данность, что такие прекращения были спланированы Господом со времен Творения и встроены в космический механизм. В таком случае чудеса остаются, в более широком смысле, совершенно естественными явлениями. О неизменном природном порядке можно говорить, не посягая на божественное всесилие и свободу, а лишь доказывая, что Бог имел неограниченную свободу создать любой мир по собственному выбору, но создал таким, каким мы его видим. И теперь, когда процесс завершен, Бог уже не собирается ничего менять. Такой подход, как выяснилось позже, оказался крайне опасным для христианской власти.

Во второй половине XIII века в спор относительно новых взглядов начали втягиваться недавно открывшиеся университеты Северной Европы, находившиеся в тот период под сильным влиянием папской власти или, по крайней мере, обязанные ей верностью. Центром конфликта был Париж, откуда возбуждение распространилось на другие французские университеты в Тулузе, Монпелье и Орлеане. Проблема формулировалась так: имеют ли университеты право изучать новые тексты и особенно трактаты Аристотеля по метафизике и натурфилософии, в особенности представленные Западу через писания исламского комментатора Аверроса.

Споры шли жаркие, поскольку, в случае разрешения изучения натурфилософии Аристотеля, под сомнение могли быть поставлены как все метафизические основы традиционного церковного учения Августина, так и ее притязания на религиозную власть. К тому же открылся