На передней парте сидел молодой крестьянин Гаврила Патраков. Подавшись вперед, он неотрывно смотрел в лицо учителю, до боли сжав натруженными тяжелым трудом руками край скамьи. На соседней парте сидела мать Наташи Коминой. На ее глаза то и дело навертывались слезы, и она вытирала их концом платка. Рядом, опустив голову, застыл ее муж Роман. Возле печи примостились три мужика из Ногушей — деревни, расположенной по соседству с Корлыхановым. Десятки горящих глаз глядели на учителя, и он знал, что чтение находит такой горячий отклик в сердцах слушателей не только Потому, что их волнует судьба Катюши Масловой — героини романа, но и потому, что собственная их жизнь тоже тяжела и безрадостна…

Давно кончилось чтение, а в школе все еще стояла тишина. В суровом молчании расходились крестьяне по домам.

Последним уходил Гаврила Патраков. Подойдя к учителю и прижав к груди узловатые мозолистые руки, он задыхающимся топотом спросил:

— Как жить дальше, Андреич?.. Неужто вот так и терпеть нашу собачью жизнь?

— Нет, терпеньем ничего не добьешься, — ответил учитель и, взяв Гаврилу за плечи, глядя ему прямо в глаза, твердо добавил: — Надо бороться!..

— Бороться? За что?! — хрипло выкрикнул Гаврила и услышал, как учитель спокойно и уверенно сказал:

— За счастливую, справедливую жизнь!

V

Прошло шесть лет с того дня, как учитель появился в Корлыханове. За эти годы он крепко сдружился с крестьянами и полюбил их искренней горячей любовью. Местное население платило за эту любовь глубоким уважением и привязанностью.

Правда, корлыхановские богатеи, член земской управы и исправник не любили учителя и открыто поговаривали между собой, что учитель — «крамольник», что не мешало бы получше за ним «присматриваться». Но все это не могло сравниться с той острой ненавистью, которую питал к учителю корлыхановский священник отец Владимир.

Началось все это три года тому назад, на пасхальной неделе. Отец Владимир, окончив богослужение и сняв ризу, собирался идти домой, заранее предвкушая наслаждение, которое доставят ему любимый графинчик с вином и обильная закуска, приготовленная умелыми руками попадьи.

Но едва отец Владимир вышел на церковную паперть, к нему подошел Гаврила Патраков и, испытующе глядя на священника, спросил:

— А отчего это, батюшка, молонья на небе бывает и гром?..

— От бога, сын мой, от бога, — добродушно ответил отец Владимир, торопясь поскорее пройти мимо.

— Так от бога, значит? — сомневаясь в истинности сказанных отцом Владимиром слов, задумчиво проговорил Гаврила. — А нам в воскресной школе учитель говорил, что это все от лектричества. Это, говорит, — все природа…

По тому, как были сказаны эти слова, было ясно, что вопрос этот мучил Гаврилу уже не один день. Отец Владимир так ошалело взглянул на Гаврилу, что, казалось, будто тот задал ему не вопрос, а ударил обухом по затылку. Побагровев и затопав ногами, священник закричал, брызгая слюной:

— А-а-а, сатанинских речей наслушался!.. Нехристь, ты!.. Нехристь!..

— Да что вы, батюшка? — изумленно попятился от него Гаврила.

— Молчи! — истерически взвизгнул отец Владимир. — Ты… ты — дурак, а учитель твой — пособник дьявола!..

После этого отец Владимир пользовался каждым случаем, чтобы высказать свою неприязнь к учителю, но на большее почему-то не решался. Когда же он заметил, что кое-кто из крестьян с большей охотою идут в воскресную школу, нежели в церковь, то решился на неприятный для себя разговор, дабы образумить, наконец, «крамольника» и наставить его на путь истинный.

Михаил Андреевич сидел в своей маленькой комнатке при школе и, как всегда, проверял тетради. Кто-то осторожно постучал и, не дожидаясь приглашения, открыл дверь.

Учитель поднял голову. На пороге стоял отец Владимир и елейно улыбался.

— Мир дому сему, — почему-то нараспев точно в церкви проговорил он. — Не ждали гостя в сей поздний час? А я шел мимо… Дай, думаю, зайду, проведаю нашего Михаила Андреевича…

Лицо отца Владимира снова осветилось слащавой улыбкой.

«Чего ему надобно от меня? Зачем пожаловала эта старая лиса?» — с неприязнью подумал учитель и, не слишком любезно указав на стул, сказал:

— Прошу.

Отец Владимир осторожно сел на краешек стула с таким видом, точно стул каждую секунду мог под ним взорваться, и сложил на животе пухлые белые руки.

— М-м-да… — протянул он, снова изобразив на лице вкрадчивую, иезуитскую улыбочку. — Так вот, значит, шел я мимо и решил зайти поговорить о том, о сем. Может быть, думаю, мой жизненный опыт, мой трезвый ум окажут пользу нашему Михаилу Андреевичу. Дам, думаю, я ему в некотором роде совет.

— Совет? — насмешливо спросил учитель. — Какой же совет вы хотите дать мне, батюшка?

Но отец Владимир не ответил на вопрос, точно и не слыхал его.

— А что, верно это, будто вы читаете нашим мужичкам сочинения графа Толстого? — спросил он.

— Да, я читал, — спокойно ответил учитель.

— Ай-яй-яй! — неодобрительно покачал головой отец Владимир. — Мерзкие писания отлученного от церкви вольнодумца, коему мы провозглашаем анафему во храме божием! Нехорошо, нехорошо!

— Я читаю крестьянам книги, дозволенные цензурой, — хмуро сказал учитель, с трудом подавляя в себе острое желание схватить священника за шиворот и выбросить за дверь.

— Так, так… — согласился отец Владимир. — Дозволенные цензурой?.. Но, однако, драгоценнейший мой Михаил Андреевич, ходят слухи, что вы читаете мужикам кое-что и… не дозволенное цензурой. И я полагаю, что слухи эти не лишены… м-м-м… некоторого основания. Мой долг, уважаемый Михаил Андреевич, долг пастыря, предупредить вас, что вы стоите, я бы сказал, на весьма скользком пути. Да-с…

— Чего ж вам угодно от меня? — спросил учитель, уже не скрывая накипевшего раздражения.

— Мне угодно, — уже не скрывая своей ненависти: к учителю, зашипел отец Владимир, — мне угодно, чтобы вы прекратили, наконец, развращать крестьян. Мне угодно, чтобы вы…

Но учитель не дал ему договорить.

Вскочив из-за стола и сделав по комнате несколько крупных шагов, он остановился против отца Владимира и, в упор глядя на него таким взглядом, от которого тому стало не по себе, глухо произнес:

— Вот что, отец Владимир. Я делаю то, что нахожу нужным делать. В ваши дела и дела господа бога я не вмешиваюсь и вас прошу также не соваться в мои мирские дела. И еще прошу вас сейчас же уйти, иначе… иначе боюсь, что беседа наша примет для вас неприятный оборот! Слышите вы, пастырь?!!

— Ах, так! — выдавил из себя отец Владимир, пятясь к двери. — Гонишь, значит, пастыря стада христова! — с какой-то злобной радостью и почти с торжеством выкрикнул он. — Я этого не прощу! Я этого не оставлю!

И отец Владимир, не прощаясь,