но пришёл вовремя. Он твёрдым как дерево пальцем постучал по дребезжащему стеклу. Маргарита выглянула в окошко, кивнула — «жди!» — и только минут через пять вышла на крыльцо, держа в руке ковшик с длинной ручкой.

— Баню я затопила уже, — сказала она Грише. — Ты только дров подкинь и щеколду на двери поправь — она вот-вот отвалится. Если будет темно, зажги лампу. — Она протянула ему ковшик, стараясь не потревожить содержимое. — Вот керосин. Заправишь, если надо.

Гриша кивнул.

— А где внук-то?

— За водой отправила.

— Так, может, и не потребуется сегодня банька-то?

— Ты иди, делай, как договорено. А остальное — моя забота.

Гриша пожал плечами и направился к оврагу. Маргарита проводила его взглядом, повернулась, чтобы воротиться в избу, но тут из-за угла соседского дома вышел, покачиваясь, внучок Боря с вёдрами в руках. По его шее текла кровь, на лбу и щеке пламенели ссадины. Бабушка Маргарита всплеснула руками, бросилась к помощнику, отобрала у него вёдра:

— Что случилось?!

— Я чуть в колодец не упал. Крышка свалилась.

Бабушка Маргарита заохала, запричитала; поставила вёдра с водой на траву, ощупала раны.

— Больно? Как же ты так неосторожно?! Ну, ничего-ничего. До свадьбы заживёт. Царапины одни. Хорошо хоть вниз не свалился. Утоп бы!

— Я больше к колодцу не пойду, — сказал Боря.

— А и не надо! И так сегодня сколько дел приделал, помощник мой. Отдыхай! Банька почти готова. Ты пока ляг в палисаднике, позагорай. Я там как раз одеяло ватное постелила прожарить.

Бабушка едва ли не силой отвела Борю в загородку, где росли ирга и туя, уложила внука на красное одеяло, горячее от солнца, сбегала за книжкой и сахарными пряниками, обработала царапины зелёнкой из старых запасов, к большой ссадине на шее заставила приложить лист подорожника. И, уверившись, что с внуком всё в порядке, ушла смотреть, как идут дела у Гриши Ерохина.

* * *

Гриша со щеколдой долго возиться не стал, подвигал её туда-сюда, подкрутил, махнул рукой, сказал вслух:

— И так сойдёт.

Он подобрал кусок проволоки, валяющийся на листе железа, прибитом к полу перед топкой, повесил на дверную ручку. Подкинул в печку дров, разулся в предбаннике, зашёл в саму баню — выметенную и вымытую — там уже было жарко, вода в котле вот-вот должна была закипеть.

Он снял с крючка лампу, чтобы долить в неё керосина, но она уже была полная. Тогда он поставил ковшик на лавку и забыл о нём. Замочил в тазу подготовленный Маргаритой веник. Увидел искорку на шелушащемся окалиной боку печи, подошёл ближе, ковырнул гвоздиком, легко проткнул выгоревший металл и покачал головой:

— Надо менять печку-то.

Его мучила жажда. Он хотел хлебнуть воды из кадушки, но заметил около неё ковшик, похожий на тот, в котором принёс сюда керосин. Поднял посудину, принюхался — в ковшике был квас — такой квас только Божий Одуванчик умела делать — одна на весь белый свет. Он не удержался, глотнул пару раз. Потом, решив, что прегрешение скрыть всё равно не получится, допил остаток, крякнул, вытер губы рукавом.

Бабка Маргарита, словно почуяв, что на её добро покусились, шумно затопталась у прикрытой двери, застучала в неё кулаком:

— Ты там ли, Гришка?

— Иду, иду!

Он кинул пустой ковшик в кадушку, вышел в предбанник. Входная дверь была приоткрыта, Божий Одуванчик внимательно разглядывала щеколду.

— И так сойдёт, — объяснил ей Гриша. — Я шурупы покрепче протянул. А чтобы не отпадало, надо проволокой примотать.

Маргарита покачала головой, но ничего на этот счёт не сказала.

— Ладно, сосед, иди домой.

— Тебе печку менять пора, — важно сказал Гриша, чтобы хозяйка поняла, что он тут не дурака валял, а делом был занят. — Я поглядел: насквозь прогорела.

— Знаю я. Или уж.

Она посторонилась, выпуская Гришку, а следом за ним и сама вышла из бани.

* * *

Маргарита, зная, что внук в деревенскую баню идёт впервые, одним напутствием не обошлась — ей хватило колодца, чтобы понять, что только на слова рассчитывать не надо. Она проводила Борю по тропке до оврага, вместе с ним зашла в тёмную жаркую избушку, показала, как запереть щеколду на двери, как замотать её проволокой.

— Можно, конечно, не закрываться, — сказала она. — Но у нас как-то воришка повадился украшения и одежду таскать, пока люди мылись. Так что ты лучше запрись от греха подальше. Воришку-то мы так и не поймали.

Она, не раздеваясь, объяснила, как похлёстывать себя веником, выгоняя хворь из натруженных костей и мышц. Добавила, что на полке надо обязательно пропотеть, перетерпеть жар, зато потом, когда на вольный воздух выйдешь, будто заново родишься.

— Там в ковшике я кваску оставила, найдёшь. Он пахучий такой — ни с чем не спутаешь. Ядрёный, но ты его не пей. Ты его на печку плесни перед тем, как париться будешь, — аромат волшебный пойдёт, и воздух целебным станет.

Уходила она неохотно, словно чувствовала, что забыла сказать ещё что-то важное, и не могла вспомнить, что именно. Он закрыл за ней дверь, задвинул щеколду, закрутил проволокой — чтоб не отпала, и чтобы вор не залез. Потом разделся, с интересом оглядывая своё щуплое смешное тело, отражающееся в мутном облезлом зеркале, приставленном к одной из бревенчатых стен. Окошко в предбаннике было маленькое, оно располагалось у самого пола, и света от него почти не было. Но бабушка предусмотрительно зажгла керосиновую лампу, поставила её на лавку, где Боря бросил одежду.

В жаркую моечную он зашёл, затаив дыхание. Постоял, привыкая, оглядываясь. Забрался на высокую полку, полежал там, потея, отдуваясь. Потом спустился, взял веник из таза, попробовал хлестнуть по ноге — это оказалось совсем не больно. Впрочем, и обещанного удовольствия он тоже не испытал.

Может, всё дело в квасе?

Борис взял