Утром Борю разбудили петухи. Он долго лежал на пуховой перине, вслушивался в непривычную тишину, пытался угадать, что за звуки раздаются на улице. Потом поднялся.

Пол был холодный, и ему пришлось обуть войлочные галоши — бабушка назвала их смешным словом «чуни». В комнате — горнице — было светло. За окном от ветра шевелился куст — сирень. По ней, звонко цвыркая, скакала стайка мелких птичек — их название Боря ещё не знал.

— Проснулся ли, паря? — Бабушка заглянула в комнатку, где из всей мебели были кровать, два сундука, лавка и стол. — Пошли в избу, завтракать пора.

Боря ещё вчера понял, что кормят здесь, как на убой, — это странное выражение он прочитал в путеводителе. Завтрак только усугубил это впечатление. На столе стояли чугунок с картошкой, миска с солёными грибами, тарелка огурцов, сало, кружка молока и ломоть хлеба.

— Лениться не дам, — сразу предупредила бабушка. — Так что заправляйся и выходи. А я пока пойду жуков с картошки собирать. Ползут, сволочи, откуда-то! Жжём их, жжём, а они всё равно лезут.

Она покачала головой, быстро собралась и ушла, что-то бормоча под нос. Борис выглянул в окошко, но бабушки не увидел. Его внимание привлекла девушка в сарафане и резиновых сапогах. Она, явно, была местная — шла куда-то по своим местным делам, несла на плече грабли. Борис с интересом проследил за ней, только потом взял из чугунка картофелину, положил рядом с ней на тарелку ложку грибов и кривой пупырчатый огурец, отщипнул немного хлеба…

Еда была простая, грубая, но довольно вкусная.

Борис быстро насытился, послушал радио, полистал фотоальбом. В избе было тихо и скучно, накрытый салфеткой телевизор, как выяснилось, не работал, а в окне мало что можно было разглядеть, поэтому Борис, не теряя времени даром, отправился на улицу. Бабушку он нашёл за домом — она ходила по полю с банкой в руке, собирала в неё ярко-оранжевых личинок и полосатых жуков. Увидев внука, она поставила жестянку на землю, закрыла её и, вытирая шершавые руки о замызганный подол, поспешила к тропке, справа от которой росла жгучая высокая трава, а слева — колючие кусты с зелёными, должно быть незрелыми ягодами.

— Ну, паря, пошли сено валить, — сказала бабушка. — Одной-то мне несподручно, а вдвоём управимся быстро. Ты подавать снизу будешь, а я по сеновалу раскладывать. Сможешь?

Боря пожал плечами. Откуда ему было знать?

Но крестьянская работа оказалась простой. Знай, тыкай вилы под правильным углом в кучу сухой травы, да поднимай её повыше и пихай под крышу двора. Сено приятно пахло, но с него летела колючая труха. Боря поначалу отряхивался, выскребал мусор из волос пальцами, но бабушка, заметив это, высмеяла его.

— Чай, не вши, чего ты там колупаешь? В баню пойдёшь скоро, вычешешь всё, вымоешь.

Несмотря на неприятные мелочи, в целом Боре работать понравилось. Он помог бабушке вычистить козью стайку, принёс на двор пять охапок соломы, помахал косой, срезая лопухи и одуванчики в низинке за домом. И очень удивился, обнаружив на ладонях надувшиеся пузыри.

— Ну и хватит на сегодня, — решила бабушка Маргарита, с улыбкой оглядев внука. — А то завтра не встанешь, с непривычки-то.

Они сели на лавочке в тени большой липы. Какое-то большое насекомое упало в траву под ноги Боре, зажужжало. Он наклонился, вопросительно глянул на бабушку.

— Шмель это, — ответила она на не заданный вопрос. — Ты его не трожь, укусит… А перед отъездом, может, сходим с тобой на пасеку. Пчёл поглядишь. Хочешь?

— Хочу.

— Что-то ты молчишь всё. Рассказал бы, как дела в городе, что в мире делается.

Внук глянул на неё чуть испуганно, чуть растерянно — словно школьник, не выучивший урока, но думавший, что сегодня его к доске не вызовут. Она тут же поняла, что спросила лишнего, замахала руками, засмеялась:

— Да шучу я, шучу! Ты погоди меня тут, я сейчас вёдра принесу. На колодец за водой сходишь. А я пока баню затоплю. Отмоешься, попаришься — а там и обед. Любишь окрошку? Такой окрошки, как у меня, во всём мире не найдёшь!

Она, продолжая что-то говорить, ушла в дом, вернулась минут через пять, поставила на скамейку жестяные вёдра, принялась подробно объяснять, как черпать воду, подкрепляя слова пантомимой:

— Ведро кинешь вниз. Вода глубоко — пока не наклонишься, не разглядишь…

Борис внимательно слушал, кивал, запоминал. Память у него была хорошая.

— Ну, иди-иди, что ли… — Бабушка вручила ему вёдра, подтолкнула к тропке. — Не тяни время-то.

Видимо, вода была ей очень нужна…

Колодец стоял у дороги.

Боря поднял крышку, осторожно заглянул внутрь. Как и предупреждала бабушка, воду там было не разглядеть. Он снял тяжёлую бадью с гвоздя, кинул её вниз — и едва успел уклониться от кованой ручки ворота — она, раскручиваясь, вполне могла своим краем проломить череп.

Бадья звонко шлёпнулась в воду, а ворот всё вертелся и грохотал — Боря попытался его поймать, но получил удар по пальцам и отдёрнул руку.

Наконец, сбегающая цепь остановилась. Боря выждал минуту, потом начал поднимать бадью. Когда она закачалась вровень с полкой колодца, он увидел, что воды в ней чуть — на дне. Бабушка предупреждала его об этом и говорила, как нужно делать: взять за цепь, подрыгать её из стороны в сторону, подёргать, пока бадья не начнёт наполняться водой.

Он взялся за холодную ручку обеими руками, стал медленно её поворачивать, уже не рискуя отпускать. Когда бадья вновь дошла до воды, перегнулся через рубленую полку, заглянул в тёмный сруб, ухватил цепь, начал дёргать, раскачивать её.

Он всё ниже и ниже перегибался через край колодца.

Ноги его скользили на мокрой свежей глине.

А сбитая из досок крышка всё заметней подрагивала, словно готовящаяся захлопнуться западня…

Гриша Ерохин, хоть и был пьяненький,