лицо светилось ярче позолоты зала. По тому, как он смотрел и как держался под одобрительным гулом, я видел: он решил. Он осознал ответственность. Он понял, чего хочет Бог или чего люди хотят от него – не так важно; но он способен им это дать. Он знает, как будет лучше. Он знает, куда их нужно вести, и это его ответственность, его долг – повести и сберечь неразумных детей, хороших людей, он должен стеречь в ночи и не спать в дозоре.

Посмотрите видеозаписи выступлений тиранов – вы увидите тот же огонь в их глазах.

Вечером я приехал в отель к Ювеналию и совсем не удивился, когда тот отказался возвращаться в монастырь.

– Я не могу их оставить, – сказал он мне, и я видел нимб над его головой, ангельские крылья за спиной, меч в левой руке и Евангелие в правой. – Это не та Церковь. И я не смогу просто служить этой Церкви дальше. Я не смогу просто жить, зная, что происходит здесь. Наверное, вы были правы, Ленро. Это было не смирение – я просто струсил и сбежал. Но больше я не побегу. С вами или без вас, я должен это изменить. У меня нет выхода. Даже если теперь вы откажетесь помочь мне, я всё равно попробую. Может, это искушение, но я знаю, что иначе не смогу жить дальше.

Бедный, бедный Ювеналий! Конечно, я пообещал всё; конечно, я возблагодарил Господа вместе с ним.

Следующий шаг был проще. Патриарх должен уйти, его покинули даже преданные сторонники. Тяжелее было не победить консерваторов, а разобраться с другими оппозиционерами, которые ждали отставки Феосифа вовсе не для того, чтобы престол занял какой-то биофизик с Валаама.

К счастью, Ювеналий и сам оказался не промах. Расправил крылья, поднял пламенеющий меч и проповедями на Соборе раз за разом сносил голову гидре порока.

Архиереи навострили уши и встали в стойку. Ювеналий каждому разъяснял, что вовсе не желает быть патриархом, но чувствует, что именно сейчас его опыт и его знания нужны Церкви. После кризиса, после Феосифа его долг – вернуть Церковь к истокам, напомнить о главном. Он не задержится на посту – лет пять, не больше, – а потом уйдёт, потому что, видит Бог, нет для него муки страшнее, чем политика, и нет большей радости, чем умиротворение скита.

Это как же надо верить в Бога, чтобы убедить кого-то в такой очевидной лжи. Как можно не заметить этот блеск в глазах, святые отцы, как не услышать эти снисходительные нотки?..

Своё дело сделали и агенты Уэллса, которых я попросил связаться с некоторыми членами Синода и убедить оказать поддержку моему протеже, и мои собственные обещания паре иерархов, касавшиеся не столько денег, сколько их благополучия.

Феосифа низложили безапелляционно и запретили в служении. Вместе с наиболее упёртыми своими сторонниками он уехал в Казахстан, где основал «Истинную Неоортодоксальную Церковь». Насколько я знаю, он до сих пор сидит где-то в степи и периодически клевещет на меня; что бы он ни написал – подписываюсь под каждым словом: оскорбления из его уст – услада для моих ушей.

Ювеналий стал вторым в первом туре голосования. Вперёд с небольшим отрывом вырвался епископ Петербуржский – тот самый, кому я предлагал сотрудничество и кто меня отверг.

Месть любовника страшна, епископ, уж вам-то полагается это знать. Даю совет: если вы хотите стать патриархом, не стоит увлекаться молодыми послушниками и уж точно не стоит играть с возрастом согласия. В нашем толерантном обществе даже к педофилам относятся с сочувствием: вас пожалеют, если вы признаетесь, и вряд ли ваша жизнь рухнет – но только если вы не иерарх. Тогда вам не оправдаться возрастом и не сослаться на то, что это был «всего лишь» порносайт, а ночь с послушником – пятнадцать лет назад… И если к вам придёт улыбчивый человек и намекнёт на некрасивую историю, то не стоит негодовать, и всё отрицать, и вопить, что я ничего не сумею доказать. Хватит анонимного блога, одного нанятого артиста и одного продажного журналиста. Обман раскроют завтра – но кого это будет волновать, если выборы сегодня?

Так что запомните: оказавшись в такой ситуации, последуйте примеру мудрого епископа Петербуржского, отказавшегося идти во второй тур и всецело поддержавшего Ювеналия «во имя единства Церкви в сложное для неё время».

Ювеналий стал патриархом, и я открыл бутылку сорокалетнего «Шато Латур» из винного погреба отца и выпил её с замужней певицей. Уэллс позвонил с поздравлениями из Лондона, а ночью нас разбудил звонок Керро Торре. Он сообщил, что говорил с генсеком и санкций за самодеятельность ко мне не применят.

Впрочем, после того как правящий «центр» выиграл выборы при полной (и ненужной) поддержке РНЦ и позиция России при голосовании в Генассамблее не изменилась ни на йоту, Мирхофф оттаял. Я прилетел на открытие сессии в Нью-Йорк, Уэллс подвёл меня к Мирхоффу, и тот сдержанно похвалил мою тактику.

Место полномочного представителя Организации в регионе как раз освободилось, и Мирхофф меня повысил.

Следующие несколько лет в Москве прошли тихо.

Представительство наконец начало работать результативно: вместе с Уэллсом мы организовали атаку на позиции Исламского Государства в южных предгорьях Кавказа, выбили у русских гуманитарный коридор для беженцев и завершили передачу ядерного щита под контроль Армии Земли. Я контролировал Ювеналия, но он и сам неплохо справлялся. Власть его околдовала, он объяснимо стал прирастать к трону. Не знаю, понимал ли он, что своей умеренностью обрекает Церковь на медленную смерть, но меня он слушался.

Новая должность, однако, нравилась мне меньше прежней.

Реальные решения принимались уровнем выше или ступенькой ниже. Мне оставалось ездить в нелепом лимузине, ежемесячно посещать Минск, Варшаву, Ригу, Киев и Белград и болтаться по президентским приёмам.

Моё постоянное нежелание участвовать в торжествах неожиданно построило мне репутацию: меня стали считать одним из идеологов Объединённых Наций, пророчили в скором будущем высокие посты и невероятные карьерные взлёты. Шептались, будто в «восточную ссылку» меня упрятали потому, что Керро Торре испугался моего влияния на Уэллса.

Когда сам Уэллс прослышал о том, что его бывший помощник Ленро Авельц превратился в политического гуру, серого кардинала Восточной Европы, то отреагировал в своём духе. Мы встретились, кажется, в Хельсинки, и, завидев меня издали, он вдруг стал нервно оглядываться по сторонам, замедлил шаг, чем всполошил охрану, а протянув мне руку, вдруг склонился к уху и прошептал:

– О, Ленро Авельц… Хвоста нет. Поведай, где источник вечной юности?..

В чувстве юмора ему отказать