Всемирный банк любезно предоставил мне зал для переговоров. Оппозиционеры тихо заползали в здание через служебный вход и долго петляли по коридорам, пока наконец в конце пути не открывали дверь и не попадали в тёмное помещение, где за длиннющим столом в окружении безвкусных аквариумов сидел я, как итальянский дон.

– С чем вы пришли ко мне? – задал я вопрос, но оппозиция не оценила эстетику момента и, вместо того чтобы подыграть мне, сразу принялась ныть.

Они жаловались, что им запрещают агитацию в регионах, ограничивают в эфирах на ТВ, блокируют в Сети, что мобилизованы бюджетники и РНЦ через посредников спонсирует своих депутатов, и прочее, и прочее, и прочее.

«С такой командой нам Рим не взять», – думал я, выслушивая их стенания. Я принёс им кое-какие бумаги, закрытые данные заказанных Организацией опросов: они демонстрировали, что общество устало от медийного присутствия Церкви и есть спрос на антиклерикальную повестку.

– Хорошо, но как нам её отработать? – хныкал какой-то социалист. – Мы постоянно ругаем патриархию, но этого мало, это не работает.

– Конечно, не работает, – сказал я. – Вам нужно переходить к действиям.

– Авельц, мы не в Нью-Йорке, – обиделся тот. – Хотите что-то предложить – предлагайте уже!

Я вздохнул и протянул им проект закона, написанный моими помощниками прошлой ночью. Назывался он «О налогообложении религиозных организаций». Предлагалось отменить льготы для всех коммерческих операций, конечным бенефициаром которых становилась церковь; кроме того, законопроект предполагал обязательное декларирование доходов, получаемых в качестве «пожертвований», – и делал бухгалтерию Церкви прозрачной.

Мои оппозиционеры ломались: да, если этот закон принять, РНЦ конец. В её собственности заводы, рестораны, концертные залы, коммерческие банки и даже инвестхолдинги; за лоббистские услуги она принимает огромные пожертвования от олигархов. Стань все эти схемы достоянием общественности… Но каковы шансы, что закон пройдёт хотя бы первое чтение? «Центр» держал относительное большинство, и без сотрудничества нескольких его депутатов оппозиционная коалиция не сможет выиграть голосование. Кроме того, «религиозные организации» – это не только РНЦ: против закона восстанут и мусульмане, и буддисты, и иудеи, и всякие мелкие секты.

– Шансы ничтожны, выгода призрачна, – заявили мне. – Что вы скрываете?

– Я обеспечу вам поддержку Организации, – ответил я и узрел блеск в их глазах. Столкнуть правящую партию с Организацией – даже по такому вроде бы незначительному поводу – заманчиво! С другой стороны, повод действительно яйца выеденного не стоит и Организация легко поддержит местную оппозицию.

Те уехали воодушевлённые, а я начал распускать слухи, что собираюсь перекупать депутатов от «центра», тайно враждебных РНЦ.

Осиное гнездо закопошилось: моего шефа, представителя Организации, вызвали в администрацию президента. Он поклялся, что всё это провокация и его заместитель Авельц обсуждал только экономические аспекты программ оппозиции. Вернувшись в представительство, он немедленно подписал заботливо приготовленный мной меморандум об одобрении Организацией налогообложения религиозных организаций.

Не думаю, что ему нравился мой план, скорее он не хотел ссориться со мной (и Уэллсом за моей спиной) по такой (как мои люди доложили ему) мелочи.

За три месяца до выборов теневой министр финансов вышел на трибуну и сделал, должно быть, первый антиклерикальный доклад в истории современной России. Он рассказал, как РНЦ зарабатывает миллиарды, обозначая доходы коммерческих операций как доходы от религиозной деятельности, и зачитал копию обращения в контролирующие органы с просьбой предоставить отчёт по использованию государственных субсидий. По моему совету он уточнил, что для «добросовестных духовных организаций» систему льгот и послаблений нужно сохранить: «цель закона – не разорение церквей, а борьба с махинациями».

Правительство попыталось опрокинуть закон в первом чтении, но, как выяснилось, мне удалось оживить парламентаризм в России. Слухи о том, что я подкупаю депутатов «центра» и убеждаю их откреститься от Феосифа, грозящего забрать их места для своих кандидатов, оказались не слухами.

Отступи Феосиф сейчас, прояви он выдержку, как рекомендовали ему кураторы, – и законопроект всё равно забаллотировали бы во втором или третьем чтении, в крайнем случае правительство не согласовало бы его или отложило внесение поправок до выборов. Но мог бы он думать головой – не стал бы неоортодоксом. Вспыльчивый, наглый, недальновидный – куда ему тягаться с другим священником, о ком тогда я едва ли помнил?..

Его святейшество Джонс, пока я на кулаках дрался с Феосифом, украдкой, в тишине, далеко на востоке опутывал паутиной Шанхай. Изменить конституцию, шантажировать правительство?.. Нет, такой путь напролом могли выбрать только истинные наследники ортодоксов – это в их традиции запрещать Сеченова, отлучать Толстого, поддерживать Сталина и сажать музыкантов.

Феосиф был мальчишкой. Неудивительно, что на компромисс он не согласился – потребовал вмешаться в работу парламента и пресечь обсуждение.

Тут-то я его и подловил.

Он правда думал, что вывести на улицы людей – это хорошая идея? Он действительно считал, что протесты заставят правительство испугаться?

Всё началось с того, что подкупленные Феосифом депутаты демонстративно покинули заседание и кворум для второго чтения собрать не удалось. Оппозиция бросила клич в Сети, её депутаты, отсутствовавшие на заседании, двинулись к зданию – но проход к парламенту со стороны Охотного Ряда вдруг загородил полк хоругвеносцев. Они не пускали депутатов, а полицейские не знали, как себя вести.

Крики были слышны уже из зала заседаний: неоортодоксы вывели на улицы всех, кого могли, – они заявили о миллионе, мы же насчитали семнадцать тысяч человек. Они кричали: «Свободу совести!», «Христианство или смерть!», жгли конституции и грозили библиями.

Замеры в Сети показали, что к ночи до сих пор не подозревавшая о законе страна проснулась: митингующих поддержало около тридцати процентов населения. В Москве протестующие заполонили центральные улицы.

Феосиф приказал стоять. Они и стояли, развернув знамёна, под хлопьями мокрого снега, все перепачканные грязью.

Правительство собрало совещание. Керро Торре позвонил мне и потребовал доложить обстановку – генсек якобы «переживал».

Делегация вернулась в зал, законопроект почти отклонили, но из штаба партии перестали поступать команды, а наученные мной оппозиционеры устроили итальянскую забастовку: задавали вопросы, ломали регламент, вносили поправки. И во всём этом хаосе, когда Феосиф уже готовился из Храма Христа Спасителя в паланкине переехать в Кремль, только один человек оставался спокоен.

Помню, моя машина встала на Тверской улице, пытаясь из мэрии прорваться в наше представительство на Софийской набережной. Улицу перегородила полиция, пытаясь отсечь митингующих у здания парламента. Охрана пыталась донести до полиции, кто я такой, и открыть проезд, телефоны разрывались от звонков, а я сидел в кресле с подогревом, скинул пиджак и туфли, распустил галстук и включил григовского «Пера Гюнта».

Оппозиционеры всего мира, я