пока не оказался нос к носу. – И вот, после шести лет в нетях, она обнаруживается здесь, точно в том месте, где было назначено тайное свидание убитому аннурскому легионеру – не просто легионеру, а целому легату. Да еще точно в назначенное время.

Я облизнула губы:

– Воображаю, как ты удивился.

– Напротив, – покачал головой Рук. – Я чувствую, как начинает наконец закрываться старая рана, как из давних загадок понемногу сплетается что-то цельное.

– Ну, раз оно само собой сплетается, я тебе ни к чему.

Я отступила на шаг, молясь, чтобы он не дал мне уйти.

– Отступаешь? – Рук вскинул бровь. – Не похоже на Пирр, какой я ее помню.

– Просто предоставляю тебе свободу действий.

– Ты мне шесть лет предоставила.

– Так что еще несколько дней не повредит.

– Нет.

– Нет… – как бы пробуя слово на вкус, повторила я. – Само по себе оно немного значит.

– Оно значит, что, пока все не кончится, тебе второй раз не скрыться.

Я старалась изобразить хладнокровие, вопреки выступившим на лице бусинам пота. Все шло, как я рассчитывала: Рук узнал, что я в городе, ему любопытно зачем, он намерен держать меня под присмотром. Схватил наживку, осталось только подсечь.

«Почему же тогда, – спрашивала я себя, наблюдая, как он наблюдает за мной, – я чувствую, что попалась на крючок?»

8

– Мне видится одно из двух, – сказал Рук.

Я вышла за ним из отделения с бассейнами в тесноту скамей, ячеек, деревянных сундучков, крючков для одежды и выстроенных в ряд вдоль северной стены узких шкафчиков. Пока мы вытирались, он пристально наблюдал за мной. У меня кожа еще не остыла от горячей воды – и хорошо, хоть и неприятно. Не хотелось бы, чтобы он заметил мои горящие щеки, а уверенности, что они не горят, у меня не было.

Быть голой среди равнодушных к тебе людей на удивление легко: простая откровенная нагота привлекает внимания не больше, чем стены. Но добавьте к ней капельку влечения, и вся ваша уверенность разлетается вдребезги. Глядя, как выгибается Рук с полотенцем в руках, я не знала, куда девать глаза. Отворачиваясь, чувствовала себя монастырской молочницей, а стоило остановить взгляд – на его заднице, на идеальной линии сочленения ягодиц с поясницей, – как чувствовала, что щеки опять горят.

Он, похоже, моей неловкости не разделял. Кожа у него была темнее моей и лучше скрывала румянец, но подозреваю, будь он даже бледней луны, мне бы не удалось вогнать его в краску. Пока мы вытирались и одевались, Рук разглядывал меня с таким откровенным любопытством, что я с облегчением выдохнула, когда он наконец продолжил разговор.

– У вас с Глоткой были какие-то дела, – сказал он и замер, не застегнув до конца штаны, в ожидании ответа. – Ты работала с ним или собиралась. Найденная при нем записка – от тебя. Потому ты сюда и пришла.

– Похоже на правду, – признала я.

– Вопрос в том, чего ты надеялась от него добиться. Вот здесь ответов может быть несколько.

Я невзначай оглянулась через плечо: на дальнем конце лавки устроилась женская компания. Приятельницы, пока одевались, болтали и пересмеивались, не замечая нас, да и сидели в нескольких шагах.

– Либо… – Рук поднял палец, – ты работаешь на Аннур, и тогда мы на одной стороне. Либо ты работаешь на мятежных домбангских жрецов, и тогда у нас уже не все так гладко.

– Я бы подсказала ответ, – протянула я, – да вижу, как тебе хочется самому угадать.

Рук наградил меня улыбкой.

– Давай расскажу тебе сказку, – предложил он. – Жила-была одна женщина, уроженка Домбанга, которой больше всего на свете хотелось избавить свой город от аннурцев…

– Начало никуда не годится.

Он поднял бровь:

– Ты вроде бы предоставила мне самому разбираться?

– Я про сюжет. Не годится в первой же фразе все объяснять. Это рушит интригу.

Он подобрал чехол с ножом, похлопал им по ладони и продел пояс в петлю.

– Я замечал, что интрига не главное, лишь бы в рассказе хватало крови и воплей.

– Согласна, лучший способ сыграть на чувствах толпы.

– Да любострастия побольше, – без улыбки подмигнул он. – Про радости плоти тоже нельзя забывать.

– Никак нельзя! Восполним огрехи повествования кровопролитием и блудодейством.

– Довольно здравый подход, я бы сказал, – сухо заметил Рук.

– Итак… – я наклонилась, чтобы пристегнуть ножи на бедра, – согласно этому кровавому и распутному сюжету…

– …Наша героиня, – подхватил он, – наша дочь Домбанга шесть лет назад села мне на хвост.

– Ради блудодейства или кровопролития? – осведомилась я, распрямившись.

– Первое было средством, второе – целью. Она, пустив в ход все женские уловки, пыталась завербовать меня в ряды повстанцев. А не добившись успеха, скрылась. Теперь же она снова здесь – объявилась чуть ли не в тот же день, как кто-то наляпал по моему городу вымазанных в красной краске ладошек.

Ощутив тяжесть клинков на бедрах, я уже не чувствовала себя такой беззащитной. Беззащитной – нет, но голой – да. Я потянулась за штанами, но передумала. Каждый его жест, и рассказ, и равнодушие, с каким он одевался и похлопывал клинком по ладони, – все это было разминкой, прощупыванием перед схваткой, и, если сейчас показать, что дрогнула, быть мне битой. И я придвинулась к нему, погладила голую грудь ладонью, провела по животу до пояса, а потом запустила палец под ремень. Он был еще теплым после купания. Даже не теплым – горячим.

– Я с нетерпением жду объяснений, зачем этой женщине, одной из главных заговорщиц Домбанга, понадобилось встречаться с аннурским легионером, чей долг – разгромить тщательно подготовленное ею восстание.

Рук глянул на мою кисть и, не пытаясь ее отвести, заглянул мне в глаза:

– Затем же, зачем шесть лет назад она сблизилась со мной: надеялась соблазнить Глотку и втянуть его в свои дела.

– Плохо ты знаешь женскую натуру.

– Да ну?

– Первое: для вождя революции описанная тобой женщина слишком уж полагается на отверстие между ног.

– Мне следовало усложнить характер, – признал Рук. – Она и дерется неплохо.

– Давай-ка я расскажу сказку, – улыбнулась я. – Называется она «Измена родного сына».

– Легкомысленное название.

– Ты умрешь от смеха.

– Похоже, интрига раскрыта уже в заглавии.

– Нет, в нем ведь не говорится, кому он изменил. – Я провела пальцами по его животу вверх, к груди, по шее, приподняла ему подбородок. – Главное удовольствие – проследить, как разворачиваются события.

– Ты уверена, что «удовольствие» – подходящее слово?

– О, больше всего нам по душе самые жестокие истории – лишь бы мы на деле в них не участвовали. Ты будешь слушать или перебивать?

Рук опустил ладонь на мое голое бедро.