— Если вдруг Фил всё же останется человеком, ему нельзя оборачиваться в медведя столько, сколько он захочет, если за год он обернется тринадцать раз, то так и останется навсегда медведем.

Я кивнул, мотнув её предупреждение себе на ус.

У меня накопилось слишком много вопросов, которые требовали ответов. И нужно было успеть их задать. Не самый важный, но просившийся наружу вопрос про Леона, я задал первым.

— Зачем тебе понадобилось обманывать Леона?

Я ещё не был уверен, что в письме Натана речь шла именно о моей матери. Ведь, в конце концов, как она могла жить три сотни лет назад? Но чутьё подсказывало мне, что так оно и было. Поэтому я решил проверить, не откладывая в долгий ящик.

— Ах, это всё было так давно, — отмахнулась мать, — я порой страдаю забывчивостью.

— Неужели, — приподнял я бровь.

— Не помню, чтобы обманывала волка, — нехотя, но всё же ответила мать, — я лишь рассказала ему, что родители обращались к служительницам смерти и те дали им зелье, а дальнейшие выводы он сделал сам.

— Зачем тебе это было нужно?

— Об этом тебе знать уже поздно, мальчик мой, — твердо отрезала мать, и я понял, что больше она ничего мне пояснять за ситуацию не станет.

— Почему ты считала, что дары Матери-Богини могут мне навредить? Зачем, ты сама пыталась задушить меня ребёнком? Как ты выжила после казни? Почему не вернулась к отцу? Как ты могла жить три сотни лет назад? — пулеметной очередью выпустил я вопросы.

— А об этом тебе знать еще рано, — снисходительно улыбнулась мать. — Ты не готов.

— Кто решает мою готовность⁈ — раздраженно поинтересовался я.

— Только ты сам.

— Ну да, — хмыкнул я.

— У тебя есть подсказки, Эрик, воспользуйся ими правильно. Ты кое-что взял у меня из комнаты. Эти вещи откроются тебе в своё время.

— Что значит откроются?

— Достань гребень, — велела мать.

Я послушно достал из сумки гребень. На гребне остался один зубчик, остальные были истерты у самого основания. Кажется, раньше он выглядел немного иначе.

— И?

— Когда время соединится в одной точке между рано и поздно и ты внутренне будешь готов к правде, то гребень снова станет целостным. Ты расчешешь им волосы, и завеса тайн приоткроется пред тобой.

— Что мне для этого нужно сделать?

— Этого тебе никто не скажет. Если ты будешь идти правильно — зубчики будут появляться, если собьешься — зубчики будут ломаться, пока гребень не исчезнет совсем.

Я достал гребень из коробочки и демонстративно попытался расчесаться им прямо здесь и сейчас. Но сделал я это совершенно напрасно, так как стоило мне коснуться гребнем головы — она тут же взорвалась чудовищной болью. Я скривился, мать усмехнулась, мол, я же говорила. Я положил гребень обратно в коробку и спрятал в сумку.

— Если хочешь успеть попытаться спасти своего друга, тебе пора отправляться в путь, — равнодушно предупредила Белла.

— Последний вопрос, — спохватился я. — Ты хоть немного любила меня?

Белла подошла ко мне и дотронулась ледяными пальцами до щеки. Я невольно отшатнулся. Она убрала руку.

— Всё, что я делала и делаю, продиктовано любовью.

— А верится с трудом, — недружелюбно сказал я и всё же добавил, — мама.

— Так и должно быть, Эрик. Иногда, именно любовь делает из нас чудовищ, ведь её обратная сторона всегда ненависть. Ты всё поймешь в своё время. И, возможно, сможешь меня простить.

Белла развернулась и не спеша вошла обратно в зеркало. Зеркало поглотило её, и я увидел в нём своё мрачное уставшее отражение в сгущающихся сумерках потухшего дня.

Времени на раздумья и самокопания у меня уже не оставалось. Я перекинулся в сокола и полетел спасать Фила.

Я боялся, что в темноте не буду знать, куда лететь, но оказалось, ночью я видел ничем не хуже, чем днём, хотя зрение и отличалось от привычного мне дневного виденья. Как отличался и сам мир вокруг меня. Было довольно красиво; мириады светлячков, бесшумные совы, хищный взгляд желтых глаз какой-то кошки….

Проделав около половины пути, летя уже над лесом, я почувствовал, что если сейчас не передохну, то упаду замертво.

Я приземлился на дерево. До рассвета оставалось часа два. Решил это время потратить на отдых, при этом, не расходуя энергию на перекидывание в человека, остался дремать на ветке соколом. Сон у птиц отличается от человеческого, он более чуткий и легкий.

С рассветом я снова отправился в путь. Полёт уже давался мне не так легко как прежде, я с удивлением заметил, что роняю по дороге перья. И каждый взмах отдавался в моей птичьей голове болью.

Когда впереди стали показываться очертания Веросити я вздохнул с облегчением. Часы на башне города показывали без пяти минут пять. Времени, до полнолуния оставалось ещё много. Я успевал.

Я подлетел к замку с восточной стороны, чтобы сразу же, не тратя времени, с улицы влететь в темницу. Однако случилась какая-то чертовщина и к замку подлететь я почему-то не мог. Словно невидимая преграда то и дело отталкивала меня, не давая проникнуть за ограду владений Гербертов.

Сначала подумал, что мне это показалось, но на поверку пришлось признать, что не показалось. Что-то не пускало меня в мои владения.

Я приземлился чуть в сторонке, в кустах и перекинулся в человека. Башка кружилась, меня пару раз вывернуло наизнанку, но блевать было нечем, желудок мой уже давно оставался пустым.

Немного опомнившись, я, стараясь не обращать внимания на слабость, попробовал перелезть через забор. Надо сказать, что лазать по заборам, когда ты абсолютно обнажён, занятие не из приятных, но не смотря на некоторые неудобства, отменный навык лазанья по забором у меня имелся ещё из прошлой жизни.

Однако, и здесь ничего не вышло, как только я перекинул ногу на другую сторону, то вновь каким-то образом оказался стоящим снаружи. И так раз пять.

Потом я материализовал меч и перчатку и попытался попросту снести забор, но опять результат оказался нулевым. Ограду-то я снес, но невидимая преграда по-прежнему не давала мне пройти.

Выбора у меня не оставалось кроме как обойти ограду и зайти с главного входа. Во мне кипел гнев, и я собирался дать ему волю, потребовав у стражников объяснений, какого хрена меня, наследного герцога, не пускают в собственный замок⁈

Конечно, представать перед стражниками