Рыжуха бежала впереди и всё время оглядывалась. Ей хотелось есть и пить. И выспаться. Попрощавшись с друзьями, Елена Ивановна вошла во двор и направилась к своему подъезду, а собака потрусила к скамейке.

– Рыжуха, – позвала Елена Ивановна, – пойдём со мной.

Рыжуха постояла, подумала и согласилась.

Они поднялись на четвёртый этаж пешком, потому что лифт из-за войны не работал. Елена Ивановна отперла ключом замок и распахнула дверь.

– Входи! – пригласила она.

И Рыжуха вошла. Теперь у неё были новая мама и свой дом. И она сразу попала в объятия Чары. Пока собаки приветствовали друг друга, Елена Ивановна вошла в ванную комнату умыться. Рыжуха оставила Чару и пошла за хозяйкой. Ей было всё интересно в новом доме.

Елена Ивановна вытирала полотенцем руки и задумчиво смотрела на собаку.

– Нет, – сказала она, – ты не Рыжуха. Давай-ка я тебе новое имя дам, ибо ты родилась заново.

Она брызнула на собаку водой из-под крана и объявила:

– Нарекаю тебя Мотей!

2 декабря 2016 года

Горловка

Быдло

Когда снаряд ударил в броню и «Булат» внутри загудел как колокол, Павло не выдержал. Он зажал уши руками. Его охватила паника. Танк выдержал удар, но не выдержала психика механика-водителя. Ему показалось, что сейчас второй снаряд пробьёт броню и будет рикошетить и метаться внутри танка, превращая живые тела в кровавое месиво. Боекомплект детонирует, и всё запылает, как огромная стальная печь, в которой люди – дрова.

Крохотный остаток разума заставил его выключить двигатель, а дальше и остаток разума исчез. Павло открыл люк и, не помня себя, вывалился наружу, пополз прочь от танка, в сторону, в сторону, в сторону… куда, зачем, почему – неважно… лишь бы подальше от этого ада, в котором всё громыхает, лязгает, визжит, свистит, ахает, бухает, взрывается и горит.

Инстинкт подсказывал ему, что нельзя ни в коем случае вставать. Тот, кто встанет, погибнет. Надо ползти, ползти, ползти… Тот, кто ползёт, останется жив. И он полз, извиваясь всем телом, как чудовищно огромный червяк. Он полз через лужи чужой липкой крови. Он полз между трупами без голов, между трупами без рук и ног. Он полз по оторванным головам, рукам и ногам. Он полз по чужим, вывалившимся на снег кишкам. И ни одной мысли не было в его голове, только животный страх, гнавший его вперёд и вперёд, неважно куда, лишь бы дальше, дальше, дальше от танков и гаубиц, ракет и САУ, «Градов» и «Ураганов» – от гремящей и грохочущей войны. За его спиной оставалось Дебальцево, перед ним расстилалась степь, покрытая снегом.

Увидев перед глазами белое чистое пространство, на котором не было ни единого танка, сержант ВСУ механик-водитель Павло Коваль вскочил и побежал. Это была ошибка. Пуля его догнала, ударила сзади и прошила насквозь ляжку. Павло упал. Он упал лицом в густую высокую траву, пригнувшуюся к земле под тяжестью февральского снега, и некоторое время лежал, оглушенный болью. Как ни странно, именно боль вернула ему разум.

Он снова пополз вперёд, в степь, постанывая и волоча раненую ногу. Метров через сто он остановился. Ему казалось, что он уполз далеко. Он поднял голову, оглянулся и увидел на горизонте свой танк. «Булат» горел. Чёрные клубы дыма оскверняли голубое небо. Павло перекрестился и мысленно поздравил себя с тем, что он жив и что у него отличная чуйка. То, что пронеслось у него в воображении, когда он был ещё в танке, свершилось в действительности. Он знал, что если первый снаряд, пущенный ополченцами, ударил в броню, то следующий уничтожит танк. Так и случилось.

Он старался не думать о тех, кто остался в танке, и остался навсегда. Так было проще – не думать. Но воображение рисовало страшные картины живых горящих и обугливающихся тел. Павло не мог справиться с воображением. Он видел себя в этом танке. И ему стало так жаль себя, такого молодого и сильного, такого полного жизни, что он уронил лицо в снег и зарыдал в голос. Когда приступ жалости к себе прошёл, он стал жадно слизывать снег со стеблей травы, утоляя жажду. После приступа жалости явился приступ животной жажды жизни. Павло засмеялся, колотя кулаками в мёрзлую землю. Боль в ноге вернула его к действительности.

Он сел, вынул из внутреннего кармана куртки аптечку, перетянул ногу выше раны эластичным бинтом, насыпал в дырку, проделанную пулей, кровоостанавливающий порошок и замотал место ранения бинтом прямо поверх штанов. Затем он проглотил таблетку кетанова, заедая её снегом. В аптечке лежали два презерватива. Павло вынул из другого кармана телефон и военный билет, натянул на них презервативы, чтобы они не промокли, положил в аптечку, пристроил её на прежнее место и снова посмотрел в сторону танка.

Танк всё ещё горел, и всё так же клубы чёрного и тёмно-серого дыма вздымались вверх. В той стороне стоял всё тот же ужасающий грохот и вой, и пора было убираться отсюда. И Павло пополз вперёд.

Сырой февральский снег лип к рукам и одежде, осложняя движение вперёд, и время от времени Павло отдыхал, роняя голову в снежную траву, пахнувшую прелью, и судорожно слизывая с неё снег. За ним тянулся тёмный извилистый след, как будто по степи прокатился мотоцикл с огромными колёсами. Павло полз на юго-восток, хотя понимал, что ему было надо на северо-запад, но в той стороне гремел бой, и туда он ползти не мог. Животная жажда жизни гнала его вперёд, прочь от грома орудий и смерти, и что там его ожидало впереди, он не думал и не воображал. Надо было как можно дальше уползти от гибельного места, и это было всё, что он на данный момент понимал. Время от времени Павло ложился на спину и отдыхал, глядя в постепенно темнеющее небо. Солнце село, и надвигалась ночь.

Ночь пала резко, безлунная. Слабо белел снег перед глазами, а сверху свалилась темнота, и в выси слабо, как искорки снега, мерцали звёзды.

«Хорошо, – подумал Павло, – что нет сильного мороза, так, минус два, и это терпимо, но надо всё время двигаться, двигаться, двигаться, чтобы этот слабый мороз не стал неторопливым убийцей. Не спать, не спать, не спать…» – повторял про себя Павло, ползя и ползя вперёд неведомо куда.

Слева далеко-далеко послышался едва различимый вой. Павло вздрогнул.