сделал Русское государство чрезвычайно готовым к интеграции других народов, невзирая на их этнические и религиозные отличия. Другими словами, то, что для русской внешнеполитической культуры никогда не было свойственно стремление к завоеванию «жизненного пространства» в европейском смысле этого слова (через изгнание или уничтожение прежних обитателей), является продуктом сочетания идейных установок православия и прагматического стремления государства к увеличению числа подданных при невозможности этого добиться только с опорой на великорусский этнос.

Неблагоприятные с точки зрения демографии природные условия, таким образом, изначально стали предпосылкой для становления России как многонационального и многоконфессионального государства. И в последующем движение малочисленных русских переселенцев на просторы Сибири никогда не преследовало цели захвата земель коренного населения – казаки облагали аборигенов данью и шли дальше, совершенно не испытывая необходимости делать то, что творили на новых территориях европейские переселенцы в Северной Америке. Все вооруженные столкновения, известные нам, связаны с вопросом дани, а не захвата русскими территории в свое полное физическое владение. Присоединение к Русскому государству новых владений осуществлялось не через завоевание с последующим изгнанием местных жителей и правящих династий, а путем перехода их в подданство и наделения равными правами с великороссами.

Климат Великороссии совершенно не способствовал интенсивному сельскому хозяйству, но развивал у ее обитателей свой уникальный взгляд на окружающий мир. Современный историк отмечает: «Мягкой расплывчатостью отличались и древнерусские представления о времени. <…> Не будучи вполне уверенным в том, какое „лето“ нынче на дворе, наш беззаботный предок не особо интересовался и точными границами времен года. Во всяком случае, его представления на сей счет существенно отличались от наших. <…> Текучим было и время суток. Часы дня и ночи отсчитывали по солнцу: от рассвета или заката. Соответственно, такое понятие, как, например, „в третьем часу ночи“, передвигалось вместе со временем заката. За долгие века русский крестьянин научился жить в согласии с окружавшей его прихотливой природой Северо-Восточной Руси, подчинил ей весь уклад своей незатейливой жизни»[149]. И совершенно не удивительно, что в таких природных обстоятельствах «русского человека никогда не смущала некоторая неопределенность сроков, понятий и представлений. Напротив, в ней он чувствовал себя как рыба в воде. Возможно, неопределенность, открывавшая простор для интуиции и произвола, отвечала его подсознательной потребности в свободе выбора»[150]. Русская внешняя политика как культурный феномен формируется в географических и климатических условиях, где линейные и последовательные действия совершенно не отвечали окружающей среде.

Наоборот, она своей неопределенностью и расплывчатостью способствовала тому, чтобы и социальная жизнь, важной частью которой является внешняя политика, приобретала похожие черты – становилась тягучей, наполненной неопределенностью и избавленной от шаблонов поведения. Отмеченная Н. С. Борисовым в приведенной выше работе «потребность в свободе выбора» стала, со временем, одной из самых важных характеристик русского характера вообще и русской внешней политики в частности. Особенность нашей внешней политики во все времена – оставлять открытыми максимум возможностей на любом этапе взаимодействия с внешними силами. Россия почти никогда не отказывается от диалога с противником, хотя это не означает примирения с ним или отказа от конечной цели добиться своих целей. Русская стратегическая культура, как и национальный характер, – про свободу выбора для себя при любых существующих обстоятельствах. Поэтому Россия не может по природе собственной внешней политики определить свою «принадлежность» к той или иной геостратегической общности, Востоку или Западу, сохраняет уникальную идентичность, в центре которой не формальные институты и правила, а определенный изначальной географией принцип поведения.

Описанные выше топографические и климатические условия были характерны для России на протяжении 350 лет с начала борьбы московских князей за власть в пределах Великороссии и до первых шагов по возвращению Украины в середине XVII в. Это очень значительный период национальной истории, на который пришлись самые сложные этапы отношений с иноземными соседями. Но и после того, как возникло единое Русское государство, появилось мало причин, чтобы влияние географии и климата стало другим. Сибирь в отношении возможностей для «хозяйственного и социального взаимодействия» дала немного. Территории, куда пришли русские в XVI–XVIII вв., были огромны и, за редкими исключениями, также малопригодны для интенсивного сельского хозяйства.

На всем пространстве от Урала до Тихого океана только Алтай и Минусинская котловина годились для эффективного и богатого земледелия, а на всей остальной территории русские сталкивались со столь же неблагоприятными для тесного расселения природными условиями. В этих обстоятельствах и при протяженном размещении малонаселенной страны центральная власть должна была принимать на себя обязанности, которые при более компактном расселении исполняет общинное самоуправление. Государство, созданное для решения единственной задачи выживания русского народа перед внешней угрозой, должно исполнять другие функции, обеспечивающие общие блага и интересы безопасности. Распространяясь за пределы Волго-Окского междуречья и далее на Восток, Русское государство сохраняло свою базовую задачу военной организации, основные усилия которой сосредоточены на обороне внешних границ населяющего ее народа.

В данных географических обстоятельствах была заложена и приобрела окончательный вид политическая организация России как страны, где территории, как в рамках исторического ядра в междуречье Оки и Волги, так и за его пределами, – это результат собирания в одних руках сил, имеющих критическое значение для выживания государства как такового и складывания его, по определению В. В. Мавродина, «одиначества»[151]. Другими словами, то, что Доминик Ливен определяет как «управление полиэтничностью»[152], для России с самого начала было централизованным и сравнительно унифицированным управлением колоссальными территориями, необходимым для существования государства – силы, способной защитить его обитателей от восточных, южных и западных хищников. Российский «Левиафан» в силу географического расположения должен контролировать и расширять территории, чтобы выжил народ, его создавший. Хорошо знакомая нам дилемма между сравнительным процветанием и выживанием для Русского государства решается в пользу второго потому, что, собственно, это и было единственной задачей государства на раннем этапе его формирования. В свою очередь, Русское государство, в отличие от других европейских империй, решало задачу не управления множеством народов, а управления одним народом, расселенным на огромной территории, не располагающей изначально условиями для объединения по сугубо внутренним причинам.

Поэтому Россия намного раньше появления империи и свойственного для нее вызова этнического национализма, особенно ярко проявившегося в XIX в., столкнулась с задачей организации земель, населенных преимущественно русскими, но занимающих пространства, намного большие, чем самые крупные европейские державы вроде Франции. Даже сейчас актуален вопрос управления регионами, которые имеют в основном одинаковую этническую структуру, но расположены так удаленно друг от друга, что, если бы речь шла только о процветании, у них могли бы возникать разные интересы. Но уже на самом раннем этапе истории России административная целостность была практически единственным средством избежать исчезновения населяющего ее народа под