Можно согласиться с основоположником классической геополитики на Западе Фридрихом Ратцелем в том, что география имеет важное значение и для природы самого государства, создает условия, в которых определяется его смысл существования: «Чем шире и яснее географический горизонт, тем обширнее политические планы и тем больше становится мерило. А вместе с этим растут и государства, и народы. Народ, работающий на большом пространстве, выигрывает в силе, в широте взгляда и в свободе; в этом заключается награда за этот самоотверженный труд»[123]. Принято считать, что русская равнина, в отличие от изрезанных горами Европы или Азии, предполагает единство народа вне зависимости от масштабов пространства его расселения. Да, это безусловно так в том случае, когда речь идет о языке и культуре. Уникальная особенность России состоит в том, что на огромном пространстве от Балтики и Черного моря до Тихого океана русский язык не знает диалектических различий, свойственных другим народам, занимающим намного меньшие территории. Русская культура, не ограниченная топографическими барьерами, существует и развивается на этом пространстве, обеспечивая его духовное единство. Она, скорее всего, стала причиной сохранения этого единства несмотря на то, что ее носители расселились по самой обширной территории на планете.

Однако в политическом отношении обширное расселение является более требовательным. Не случайно М. К. Любавский отмечает, что природа страны с самого начала нашей истории вовсе не содействовала образованию из Руси единого и тесно сплоченного государства, а «наоборот, обрекла русское население на более или менее продолжительное время группироваться в мелких союзах, тяготеть к местным средоточиям, проникаться местными привязанностями и интересами, местными стремлениями»[124]. Такая структура расселения стала естественным следствием топографических особенностей страны и создала дополнительные условия для «братоубийственных браней» между русскими городскими общинами и землями-княжениями в десятилетия, предшествовавшие монгольскому нашествию, и, как мы знаем, ставшими одной из причин его успеха. Знание того, что изначальное расселение русского этноса не способствовало его сплочению, позволяет нам понять в полной мере, насколько важными оказались задачи внешнеполитического характера, вставшие перед Русской землей в середине XIII столетия. К этому времени на сравнительно недавно освоенных территориях к северу от р. Оки – в землях Верхнего Поволжья и Волго-Окского междуречья[125] – уже возникли несколько крупных и средних по своим размерам городских центров новых земель-княжений, формально объединенных с 1212 г. в состав Великого княжества Владимирского.

Заселение территорий русского Северо-Востока, оказавшихся со второй половины XIII – начала XIV в. очагом образования новой государственности с центром в Москве, происходило в результате массового движения славянского населения в лесистое междуречье Волги и Оки[126]. Это переселенческое движение на протяжении XI–XII столетий было одновременно крестьянским, княжеским и монастырским, что также вело к появлению общенародного восприятия пространства в развитии русской государственности[127]. Само по себе возникновение русского населения Северо-Востока в XI–XII вв. стало результатом неограниченного естественными барьерами движения со стороны Днепра. На осваиваемых землях страна, по выражению С. М. Соловьева, «была громадна, но пустынна; племена редко разбросались на огромных пространствах по рекам; новое государство, пользуясь этим удобством водяных путей во всех направлениях, быстро охватывало племена, быстро наметило громадную для себя область»[128].

При этом уже изначально будущий очаг великорусской государственности отличался внутренней физической разобщенностью, связанной с особенностями ландшафта. Любавский отмечает, что «обособленную полосами больших лесов область представляла собой и Ростово-Суздальская земля, поселки которой сосредоточивались, главным образом, в бассейне Клязьмы, по берегам Москвы-реки и Волги, от устья Тверцы до устья Оки»[129]. Такой способ размещения городских центров создавал все условиях для их политической разобщенности и, одновременно, обусловливался хозяйственной деятельностью нового населения, его соображениями безопасности и связью с речными торговыми путями. Забегая вперед скажем, что в полной мере обладала всеми этими достоинствами Москва, и поэтому «при распространении русского владычества в Залесском крае посреди финского народца мери князья не могли не оценить такого выдающегося пункта»[130].

Расселение славян в бассейне этих рек (и далее за Волгу) было непрерывным процессом и не останавливалось даже в периоды самых серьезных внешнеполитических потрясений. Освоение русскими северных и северо-восточных территорий вплоть до Урала продолжалось одновременно с напряженной борьбой за выживание на юго-восточном и западном направлениях. Новое население Северо-Востока формируется постепенно и на основе смешения выходцев из разных племенных центров Южной и Юго-Западной Руси, двигавшихся в «Залесье» не вслед за завоевательными походами князей, а через свободное переселение в поисках безопасности от степных кочевников и новых природных ресурсов для эксплуатации. Одновременно происходило обогащение этого славянского населения за счет интеграции в него местных народностей финно-угорского происхождения, когда «поступательное движение славяно-русского населения на север и северо-восток сопровождалось не только оттеснением инородческих племен в разные стороны, но и поглощением их, претворением их народности в славянскую»[131].

Закладываются основы многонационального по своему этническому происхождению русского народа, что в будущем позволит более естественно принять в состав российского государства более крупные и оформившиеся этнические группы. Авторитетные историки отмечают, что «расселение славян по Волге, Оке и их притокам не сопровождалось завоеванием местного населения, хотя имело своим следствием его ассимиляцию. Археологи до сих пор не обнаружили каких-либо признаков разрушения или уничтожения мерянских или балтских сельских поселений и городищ. Мерянские центры продолжали существовать и долгое время после появления славян. Последние первоначально селились на пустых, незанятых местах. Конечно, в скором времени славяне распространили даннические отношения на аборигенное население, причем зарождавшаяся местная знать вошла в состав пришлого господствующего класса, однако военный захват чужих племен и их территорий здесь не имел места»[132]. Особенно важно отметить формирование уже на первоначальном этапе традиции интеграции местных племенных элит на новых территориях – на протяжении последующих веков это станет одной из отличительных особенностей русской государственности. Уникальная готовность включать недавно иноземную аристократию в состав своего правящего слоя выделяет Россию среди всех других государств Запада и Востока.

Особенно активным переселенческий процесс становится с середины XI в., когда появление половцев на юго-восточных границах Киевской державы вело к превращению ее значительной части в рискованную для оседлого проживания. На новые земли вокруг Суздаля и Ростова Великого происходит «великое передвижение народов (…) и начало того великого процесса, который приводил к антропологическому перерождению славянского наружного типа, и быть может, и славянской психики в русском народе. (…) Тихо, бесшумно, совершалось и в глубине лесов Восточной Европы антропологическое смешение, образование новой народности»[133]. Славяне переселяются в новые земли не племенами, а семьями, что ведет к их смешению, возникновению общего для них языка и основы своеобразной культуры. Так в течение нескольких столетий до внешнеполитических