для определения разных идеологических подходов в западной части СССР. Лев Троцкий, в 1920-е годы оказавшийся в изгнании в Алма-Ате, отмечал, что власти, периодически стремясь манипулировать казахскими группировками, пытаются использовать как реальные, так и воображаемые линии раскола366. Он заключал, что сеять рознь между казахами оказалось проще из-за сравнительно недавнего прихода коммунистического движения в Степь: «В общем, думается, что вследствие малой дифференцированности самой среды, идейные группировки среди коммунистов неизбежно должны иметь зыбкий, неустойчивый характер. Тем легче зачислять в „правую“ и в „левую“ фракции». Троцкий заметил, что администраторы, стремящиеся закрепить за собой репутацию «левых», склонны обнаруживать «кулацкий уклон» в «отсталых областях»367.

По прибытии в Казахстан в 1925 году Голощёкин выявил три основные группировки казахских партийных работников: первую возглавлял Сейткали Мендешев (Сейітқали Мендешев), председатель ЦИК Казахстана, вторую – Султанбек Ходжанов, уже встречавшийся нам в предыдущей главе, бывший издатель газеты Алаш-Орды, ставший вторым секретарем партии в Казахстане, а третью – Садвакасов368. Голощёкин назвал «групповщину» одной из главных болезней казахского партийного руководства: «В чем выражается групповщина? В том, что во многих местах имеется руководство не комитета, а „вождя“ в кавычках… В жизнь проводится не то, что постановляет ЦК или крайком, а то, что в личном письме пишет какой-нибудь „вождь“»369. Важную роль в создании этих группировок сыграло, по мнению Голощёкина, национальное размежевание 1924 года, в результате которого казахские территории бывшей Туркестанской АССР, база поддержки Ходжанова, оказались объединены со степным регионом. Он заключал, что Ходжанов и Садвакасов, склонные к «правому уклону» «буржуазные националисты», сошлись друг с другом в ожесточенной схватке за власть370.

В декабре 1925 года, на Пятой краевой партконференции, Голощёкин обвинил ряд высокопоставленных казахских деятелей в создании блока, который окрестил «августовским». По его словам, этот блок противостоял ему как руководителю республики и стремился помешать каждому его шагу371. Голощёкин прибег к серьезнейшим перестановкам, изгнав из аппарата двух влиятельнейших казахских деятелей – Ходжанова и Мендешева, которые были переведены на работу в Москву. Он привлек в республику нескольких партийных деятелей из РСФСР, в том числе Николая Ежова, который занял место Ходжанова, став вторым секретарем партии в республике. Включение Ежова в правящий круг Казахстана добавило руководству революционного опыта: подобно Голощёкину, Ежов вступил в партию до 1917 года и прежде работал партийным секретарем Семипалатинской губернии, расположенной на севере Казахстана. Несмотря на то что пребывание Ежова в Кзыл-Орде было недолгим – в феврале 1926 года этот деятель переехал в Москву, – он помог Голощёкину привести республику под более прочный контроль со стороны центра372. В последующие годы Ежову предстояло занять важнейшее место в советской иерархии – именно он возглавил НКВД на пике сталинского террора (1936–1938 годы).

Хотя споры по поводу курса, которым двигалась республика, не прекратились – в частности, на состоявшемся в ноябре 1926 года в Москве совещании национальных работников, членов ВЦИК и ЦИК СССР, Ходжанов и председатель ЦИК республики Жалау Мынбаев (Жалау Мыңбаев) раскритиковали медленные темпы коренизации и индустриализации в Казахстане, – Голощёкин смог провести на пленуме крайкома резолюцию, осуждавшую действия Ходжанова и Мынбаева373. В декабре 1926 года Голощёкин написал в ЦК – Сталину, Молотову и Станиславу Косиору – о процессе введения в партию казахских кадров. Он отметил, что более двадцати казахов выступили на пленуме с осуждением Ходжанова, Садвакасова и Мынбаева. По словам Голощёкина, эти речи отражали не междоусобную борьбу группировок, а «рост казахского актива, его стремление уйти от группировок, приближение и ассимилирование в партии»374.

Михаил Ряднин, личный секретарь Голощёкина, вспоминал, что его начальник весьма ответственно относился к своим обязанностям в Казахстане: «Голощёкин был требовательным, достаточно суровым и резким»375. По словам Ряднина, он легко выходил из себя и мог во время встречи перейти на крик. Голощёкин работал подолгу и интенсивно и ждал того же от своих подчиненных. Ряднин вспоминал, что порой, возвращаясь домой с работы, он слышал телефонный звонок: «Это значило: у Ф.И. Голощёкина родилась какая-то мысль, а мне последует новое поручение»376. Иногда Голощёкин смягчался и позволял Ряднину пойти в кино с женой или отдохнуть в санатории. Но даже в этом случае первый секретарь ЦК Компартии Казахстана мог забыть свои обещания – и жена Ряднина оставалась одна в кинотеатре, в то время как ее муж покорно возвращался на работу377.

Однако, если Голощёкин мог быть требователен, нет никаких указаний на то, что он испытывал какую-либо неприязнь к казахам, как то утверждают некоторые казахстанские ученые378. Голощёкин стремился изолировать тех казахских деятелей, которые, по его мнению, ставили под вопрос его власть, – Ходжанова, Мендешева и, в конечном счете, Мынбаева и Садвакасова, но одновременно старался наладить тесный контакт с теми казахами, которые могли помочь ему укрепить власть партии, – с Уразом Исаевым (Ораз Исаев), с 1929 по 1938 год занимавшим пост председателя республиканского Совнаркома, и Измуханом Курамысовым, вторым партийным секретарем республики в 1929–1931 годах. Сам Голощёкин, выступая на Пятой краевой партконференции, отмечал как опасность чрезмерного сближения с казахской интеллигенцией, так и опасность ее игнорирования: «Огульное отрицательное отношение к казинтеллигенции неверно, нужно ее привлечь к деловой работе… но это не исключает борьбы с буржуазно-националистической идеологией»379.

Хотя Садвакасов оставался членом партии, кампания по конфискации байских хозяйств привела к обострению его конфликта с Голощёкиным и другими казахстанскими партийцами. На Шестой краевой партконференции, прошедшей в Кзыл-Орде в ноябре 1927 года, Голощёкин поднял вопрос об экспроприации казахских богачей. После речи Голощёкина, продолжавшейся более семи часов, на трибуну вышел Садвакасов, бывший на два десятилетия моложе Голощёкина. Он заявил: «Я лично не согласен с подобными мнениями товарища Голощёкина». Садвакасов выступил против утверждения, что общественные отношения в ауле остались прежними после революции 1917 года. По его словам, Голощёкин несправедливо выбрал для экспроприации именно казахский аул: «Короче говоря, наша классовая политика в аулах и селах должна быть одинаковой. Неправильно в казахских аулах проводить одну, в русских селах другую политику. Надо оседлать не только казахских баев, но и русских кулаков»380. В январе 1928 года, сразу после Шестой краевой партконференции, Садвакасов опубликовал в главном партийном журнале «Большевик» широко разошедшуюся статью «О национальностях и националах», открыто критикуя Голощёкина и перечисляя ошибки партии в национальном вопросе в Казахстане. По мнению Садвакасова, медленный темп коренизации объяснялся не пресловутой отсталостью восточных республик СССР, а сопротивлением внутри самогó партийного аппарата381.

Совершенно иного взгляда на конфискацию придерживались другие казахские деятели, например Ураз Джандосов. Уроженец