у нас миллионка была неточная, с белыми пятнами, на ней даже реки были показаны пунктиром. Ещё в Салехарде мы считали самым разумным сделать съёмку местности с самолётов и из отдельных снимков составить фотосхемы всей местности, чтобы легче было выбрать направление железной дороги. Но съёмку делать было бесполезно: ведь нужно знать, где болота, озера и участки бугристой тундры, а сейчас всё было покрыто снегом.

— Пойдёмте посмотрим долину Ево-Яхи, — предложил я.

Встав на лыжи, Лавров, Моргунов и я отправились вверх по долине. Моргунов, к моему удивлению, ходить на лыжах не умел, и ему пришлось скоро вернуться в лагерь. Дальше мы шли вдвоём с Лавровым. Я старался меньше смотреть на снег, а иногда надевал деревянные очки, сделанные для меня Пяком.

До истоков реки было километров сорок, конечно, за день мы не успели бы туда дойти и вернуться. Поэтому решили пройти хотя бы половину расстояния.

Русло шириной в пятнадцать—двадцать метров было извилистым. По берегам рос кустарник в рост человека. На пойме встречалась низкорослая лиственница, чахлые карликовые берёзки. Во многих местах река поворачивала в тундру, и там берега были ещё круче и выше, вода их подмывала, по складкам снега угадывалось сползание грунта. Встречались следы песцов, зайцев, а куропатки своими мохнатыми лапками буквально испещрили весь снег; видимо, они слетались в этот лесной уголок с огромного пространства, мы то и дело поднимали их стаи.

Пройдя километров десять, мы увидели в двухстах метрах от леса трёх диких оленей. Они старательно разгребали копытами снег, лакомясь ягелем. Олени были крупнее и стройнее домашних и так ловко работали передними ногами, что снег далеко летел от них. Мы стояли не двигаясь, скрываясь за стволами лиственниц. Но стоило нам выйти на открытое место, как они насторожились и, закинув рога на спину, стремглав понеслись в открытую тундру.

Куропатки здесь были совсем не пуганые, они улетали только тогда, когда мы подходили к ним на тридцать—сорок метров.

Осмотрев долину и наметив места, где примерно пройдёт трасса железной дороги, мы к вечеру возвратились домой.

Прожив ещё день в партии, чтобы отдохнули олени, мы с Пяком в ночь на 30 апреля выехали обратно в Уренгой. Я теперь был уверен, что Пяк в темноте не заблудится, а ехать ночью по крепкому насту лучше, чем днём, когда припекает солнце.

Убрав по-праздничному палатки и накрыв большой стол, мы отпраздновали Первое мая. Весна всё ещё не приходила. Только в начале июня резко потеплело.

Но какая в Заполярье капризная весна! Накануне ярко светило солнце, было тепло. Вода в реке продолжала прибывать, и нам пришлось вытащить самолёты со льда в посёлок. Появились забереги. Днём летели стаи уток, гусей, прилетели лебеди, над рекой стоял шумный гомон птиц, но к вечеру они неожиданно повернули обратно на юг. А ночью хватил мороз, заливы и забереги покрылись ледком. Не успевшие отлететь на юг пернатые метались вдоль реки, ища открытую воду, и летели в тундру на озера, надеясь найти там пристанище.

Но вот через день солнце вновь стало припекать и снова появилась полая вода на реке и в заливах. Теперь уже днём и ночью летели с юга птицы — лебеди и гуси повыше, утки бреющим полётом над водой. И каких только пород нет в этих полчищах! Летели чирки, черледи, вострохвостки, шилохвосты, пеструшки, крахали, широконоски, гоголи, нырки, сиязи, серухи. С пронзительным криком летели гагары. Словно со всего света слетались сюда несметные стаи уток разнообразных цветов и оттенков. Они вернулись с юга на свою полярную родину, чтобы вывести здесь потомство и осенью вместе с ним улететь на юг.

Данила Васильевич уже вторые сутки сидел в скрадке, у залива, рассадив на воду своих крашеных уток. Оттуда часто доносились выстрелы. Мы с Волоховичем тоже пошли вверх по реке, чтобы поохотиться. Даниле Васильевичу мы решили не мешать и остановились у ближайшего залива, где по берегам была старая трава и куда часто садились стаи. Нам везло. Одни птицы садились на полую воду залива отдохнуть, другие подплывали к траве подкормиться, чтобы потом лететь дальше к самым северным широтам. Мы старались стрелять из своих укрытий так, чтобы убитые утки падали на берег или на мелкое место. Я подстрелил уже с десяток уток, а они, несмотря на поздний час, всё летели и летели. Солнце давно висело над самым горизонтом и, словно нехотя, спускалось за него, продолжая освещать землю бледным светом.

Мы уже собирались уходить, как в поблекшем небе показалась небольшая стая лебедей. Развернувшись над нами, они, перекликаясь между собой, стали снижаться к заливу, где был скрадок Данилы Васильевича. Сделав несколько кругов, они опустились у самого скрадка, и в это время ударили один за другим два выстрела и летевшая в самой середине стаи птица стала падать. Она пыталась ещё бороться, но рана, видимо, была смертельной, и, ещё раз взмахнув крыльями, она камнем упала к шалашу Данилы Васильевича. Вся стая взмыла вверх и полетела прочь. Только один лебедь, отбившись от стаи, кружился над тем местом, где упала, видимо, его подруга. Мы уже дошли до фактории, а над рекой среди тишины бледной весенней полярной ночи всё ещё раздавались его призывы. Мне было не по себе, я был зол на Огурцова: ведь уток и гусей было так много, что стрелять лебедей было хуже озорства.

На берегу нас встретила Марина, видимо давно следившая за нашей охотой, мы пошли к ней. Васса Андреевна ещё не спала, и нам удалось уговорить её приготовить ужин.

Пока теребили уток, пришёл и Данила Васильевич, волоча два мешка, набитых птицей. Но Васса Андреевна встретила его не так, как встречают удачливого охотника.

— Зачем убил? — процедила она сквозь зубы.

— Чего убил? — пробурчал муж.

— Лебедя, говорю, зачем убил, — повернулась она к нему.

— Сам на мушку налетел, вот и пальнул, — оправдывался Данила Васильевич.

— И подумать только! — Васса Андреевна хлопнула себя по бёдрам. — Ведь уток, и то бьёт только сидячих, из скрадка, а тут на тебе, влёт лебедя убил. Накажет тебя бог, ирода, отнимет у тебя последний глаз.

— Ладно, боле не буду, — пробурчал Данила Васильевич.