— В чём дело, товарищ Метёлкин? — спросил я вошедшего инженера.

— У меня нет никакого дела к вам, — ответил он небрежно, стараясь, как я подумал, скрыть неловкость своего положения.

— Но ведь вы не хотите ехать с партией Рогожина, куда вас назначили? — сдержанно сказал я.

— Это верно, — согласился он.

— Почему?

— Там трудно будет, и туда нужны передовые товарищи. А какой я передовой? Мне больше подходит в штабе экспедиции сидеть, в камеральной группе, — пояснил он.

Я ничего не понимал. Передо мной стоял здоровенный молодой парень, недавно окончивший институт, и отказывался работать на трудном участке. Всё это никак не вязалось с тем подъёмом, которым, несомненно, был захвачен наш коллектив, не исключая Рогожина и меня, независимо от наших сомнений в экономической эффективности работы.

— А почему бы вам не попробовать быть передовым?

— А что это мне даст? — спросил он и сам же ответил: — Кроме усталости, ничего. Зарплата та же, питание здесь лучше будет.

«Откровенный разговор», — подумал я и спросил: — Может, обратно в Томск поедете? Там уже тепло, скоро черёмуха зацветёт. Здесь ещё зима, а лето придёт — комар поднимется.

— В Томск мне ехать невыгодно, я аванс большой получил, а здесь тройные оклады, — рассудил Метёлкин без тени смущения.

— Ну, вот что, — рассердился я наконец. — Вы поедете с Рогожиным — да, кстати, возьмёт ли он ещё теперь вас? — или сегодня же убирайтесь отсюда. Нам непередовые не нужны... Вот и Александр Петрович, — поклонился я вошедшему Рогожину, одетому уже по-дорожному: в меховых унтах, в ватных брюках, меховой куртке и новой пыжиковой шапке (подарок Вануйты).

— В чём дело? — спросил он, не глядя на Метёлкина.

— Ехать с вами Метёлкин отказывается, — пояснил я.

— А мне таких... и не надо, — отрезал Рогожин.

Метёлкин покраснел, но тут же, овладев собой, сказал:

— Вот и хорошо, он меня кстати и не берет. Мне можно идти?

— Куда?

— К Малькову, он обещал меня взять в камеральную группу.

— Нет. Мы ещё подумаем, куда вас девать, — жёстко сказал я. — Но отсюда во всяком случае можете уйти.

Метёлкин вышел.

— Не нужен он мне, — вскипел Александр Петрович, — я лучше сам за такого инженера отработаю.

— А с чего у вас началось? — спросил я.

— С пустяка. Я сказал ему, что надо помочь ребятам и каюрам подтащить вещи к нартам, а он заявил: «Это не обязанность инженера». Тогда я разъяснил, что на изысканиях, да ещё в Заполярье, трудно распределять мелкие обязанности, и повторил своё распоряжение уже в форме приказания. Ведь вы знаете, мы торопились с отправкой первого аргиша...

— И дальше что?

— Чихал, говорит, я на ваши приказы... Да не нужен он нам в партии!

Не успел Рогожин договорить, как вошёл главный инженер.

— Я слышал через фанерную стенку ваш разговор, — начал он.

— Ну и что? — угрюмо спросил Рогожин.

— Минуточку, минуточку, уважаемые, сейчас объясню. У Метёлкина в Томске есть отец, он там кто-то... В общем, начальство просило поберечь его.

— А разве мы на смерть его посылаем? — рассердился я и добавил: — Пить ему Александр Петрович много не даст, а если нужно, и курить отучит. Ведь в лучшую партию посылаем. Не понимаю, — махнул я рукой.

— Лучше не связываться, — тихо и вкрадчиво посоветовал Мальков. — Давайте его мне в камеральную группу. Будет работать, там тоже люди нужны.

— Да в конце концов берите, если вам так хочется, — решил я и подумал: «Защитить себя хочет с этой стороны наш главный инженер, видно, уж очень не уверен». Это было с моей стороны не очень умно: кто мог тогда «с этой точки зрения» быть уверенным?

— Вот и хорошо, договорились, — сказал, уходя, вполне довольный главный инженер.

— Значит, сегодня летишь, Александр Петрович? — спросил я Рогожина.

— Волохович обещал через час забросить нас с Петровым в верховье Варка-Сыль-Кы, в то место, куда в неё впадает речка Катараль.

— Если придётся быть близко от Мангазеи, взгляни, что от города осталось, — попросил я.

Первыми об обширном крае, населённом «самоядью» и богатом «мягкой рухлядью» (пушниной), проведали поморы и русские промышленники ещё в XIV веке. Они ходили на своих лёгких судах-кочах через Югорский Шар и Байдарскую губу к полуострову Ямал, проникали в Обскую губу и оттуда в Тазовскую губу или Мангазейское море. Сюда их тянули пушные богатства и торговля среди разрозненных туземных племён.

Впрочем, есть предположение, что новгородцы побывали там ещё в 1032 году. Нельзя установить, верно это или нет. Но можно сказать с уверенностью, что в течение XIV—XVI веков число предприимчивых русских людей, посещавших северное Зауралье, возросло настолько, что появились уже основанные мореплавателями-купцами городки. Княжеский и царский дворы в Москве умели ценить драгоценные меха, идущие с Севера; интересовались ими и иностранные купцы. Но московское правительство долгое время удовлетворялось тем, что получало меха из Архангельска и Вологды, мало что зная о крае, лежащем между Обью и Енисеем.

Так было до конца XVI века.

В 1598 году царь Фёдор Иоаннович отправил в низовья Оби и Енисея Фёдора Дьякова «с товарищами» для «проведывания» этих стран и для обложения тамошних жителей ясаком. К этому же времени относятся первые надёжные сведения о Мангазее: неизвестно только, называлась ли так вся местность или какой-либо из городков. Возвратившись, Дьяков сообщил, что торговые люди русских городов ещё до царского повеления наложили руку на Мангазейскую и Енисейскую «самоядь» и ясак собирают давно, но в свою пользу, а говорят, что берут для государя. Возмущённая этим Москва направила туда в 1600 году экспедицию из Тобольска на кочах и коломенках во