– Из-под Нижнего. С мордвой мы на Арзамас шли, бояр бить.

– Постой, – перебил его Болотников. – Да ты сам-то кто ж будешь?

– Холопы мы князя Воротынского. С обозом в Нижний пришли. Я обоз-то вел, – не утерпев, похвастал Михайла.

– Ты? – удивился Болотников. – Неужто доверил тебе князь? Ты ж вовсе молодой, видно, парень. А не врешь ты? Не слыхал я что-то, чтоб бояре молодых таких холопов в доверенные брали.

Михайле вдруг припомнилось, почему его князь приблизил к себе и как он просвистал казну. Он нахмурился, опустил голову и замолчал.

– Ну, а дальше-то что ж?

Но у Михайлы пропала уж охота рассказывать. Он нехотя пробормотал:

– Ну, мордва нас в полон забрала и казну княжую отобрала.

– Ну, а на Арзамас-то вы чего ж пошли?

– Мордвины пошли, ну и нас сбили. Сказывают, коли всех бояр побить, царь Дмитрий волю всем даст.

Михайла опять оживился и с ожиданием посмотрел на Болотникова.

– Царь Дмитрий Иванович, как на Москву приедет, всем холопам волю даст, – сказал Болотников. – Я и сам, мальчонком, холоп был князя Телятевского, а нонче воеводой стал. Царь Дмитрий Иванович меня поставил. А князь Телятевский и сам тоже Дмитрию Ивановичу привержен, с Шуйским воюет.

Михайла слушал, и радость все сильнее охватывала его. Стало быть, правда всё. Недаром они сюда пробирались. Но вдруг он вспомнил свою вину перед Болотниковым.

– Прости ты меня, Христа ради, – заговорил он быстро, прямо глядя на Болотникова. – Попутал нечистый. Едем это мы. Вдруг кричит кто-то благим матом: «Ратуйте, православные! Не дайте душу загубить!» Поскакал я, гляжу – двое с саблями, в шапках бараньих напали на нищего. И невдомек мне, что с Москвы тот идет, от Шуйского. Думал, – уж прости ты меня, – ограбят да и зарубят бродяги нищего. А тут мужики наши выехали. Казаки-то и пустились наутек. Только и всего.

– А ты монаха-то этого спросил, откуда он?

– Как же, спросил. С Москвы он.

– Так чего ж ты сам, когда ко мне ехал, с собой его не прихватил?

– Вот не домекнулся, да и на поди. Сам себя ругаю, – с досадой сказал Михайла.

– Чего ж он сказал-то тебе? – спросил Болотников.

– Да сказывал, будто видение там какому-то одному было, и владыка на всех за то пост наложил.

– Ну что ж, пущай попостятся, – заметил Болотников. – А больше ничего?

– Еще сказывал, что Мстиславский князь на Москву пришел и Воротынский, только тот без ратников. А через седьмицу большую рать из Двинска ждет Шуйский. Гонец прибежал. Как де та рать придет, так он сразу на тебя и ударит.

– Вон что! – вскричал Болотников, вскакивая. – Ноне-то на Москве войска, стало быть, мало совсем. Тут-то нам на них и ударить. Завтра ж поход объявлю! – Он возбужденно ходил по комнате, видимо, совсем забыв про Михайлу. – Расколотим стрельцов, а Ваську вон выгоним. Завтра ж на Москве будем! Как подмога придет, так нипочем нам Москвы не взять. – Подняв голову, он взглянул на Михайлу. – Это ты молодец, что про то дознался, – сказал он ему. – Кабы мои казаки сюда того монаха приволокли, он бы, анафема, утаил, наверно, про то. А тебе-то и выболтал. Так и сказал, что через седьмицу большую рать ждет царь на Москву?

– Так и сказал, – подтвердил Михайла. – Он-то так располагал, что мы тоже на Москву идем, Шуйскому в помогу. Я ему так повестил, с того он, надо быть, и сказал. А там, как он ушел, мы тотчас на Коломенское и свернули.

– Ишь ты! Так ты, выходит, хитрей, чем я полагал. А чего ж сразу мне не доложился, как пришел? То весть-то важная.

– Хотел я, – сказал Михайла. – Да меня твои казаки не пустили. Лазутчик де, говорят. Голову срубить хотели.

– Ну, не враз, – усмехнулся Болотников. – Все бы мне доложились. А холопы, что с тобой пришли, тут? Сколько их?

– Да полтретья десятка, – сказал Михайла. – В клеть их заперли.

– Ну, поди и ты к ним до утра. Чай, тоже трусу празднуют. А утром я с тобой потолкую. В самую ты пору пришел. Молодец! Сидеть не придется. Сидорка, отведи его да не запирай – не варнаки, свои ж, холопы, волю добывать пришли.

Михайла повернулся. Болотников еще раз прошелся по комнате, потом остановился, провел рукой по лбу и пробормотал про себя:

– Эх, не заснуть мне! А надо бы перед завтрашним. – Он поднял глаза на уходящего Михайлу и сказал ему каким-то другим голосом: – Слушай ты, – как звать-то тебя? Не спится мне чего-то. Не посвищешь ли ты мне малость?

Михайла досадливо передернул плечами.

– Дался им тот свист, – пробормотал он про себя. – Тоже посмеяться надумал, – и он решительно зашагал из горницы.

Вслед ему раздался смех Болотникова.

Сидорка вывел Михайлу на улицу, где перед избой, отведенной Болотникову, стояла большая клеть.

Парень отодвинул засов, впустил Михайлу и сразу захлопнул за ним тяжелую дверь, не сказав ни слова. Он, видно, тоже торопился досыпать.

Мужики спали вповалку на соломе. Михайла сделал несколько шагов и сразу наткнулся на чьи-то ноги в лаптях. Шагнул вбок и наступил на босые ноги.

Ноги дернулись, и испуганный голос забормотал:

– Господи Иисусе! Кто ж то по ногам ходит?

– Ты, Ерема? – спросил негромко Михайла. – Подвинься малость, дай-ка и мне лечь.

– Да это никак ты, Михалка, – пробормотал Ерема. – А мы было гадали, не иначе как голову тебе срубили. Ну, ложись, господь с тобой. Вот тут, коло Нефёда.

Михайла стал на колени, стащил с себя армяк, сунул его между головами Еремы и Нефёда и с наслаждением протянулся на мягкой соломе. Через минуту он уже спал, забыв и про свист и про Болотникова.

Ерема еще долго ворочался, бормотал перепутанные слова слышанных в церкви молитв, кряхтел, охал, но наконец тоже заснул.

IV

Громкие крики, ругань, топот множества ног разбудили спавших мужиков.

Из-под двери пробивалась узкая полоска света, рассеивая ночной мрак. Перепуганные спросонок мужики торопливо натягивали на себя армяки, обувались.

Михайла первый вскочил, подбежал к двери, налег плечом и распахнул.

Яркий свет морозного утра потоком ворвался в клеть, и вслед Михайле раздались удивленные голоса:

– Михалка! Откуда взялся? Увели ж его голову рубить. Ишь живущий!

Но Михайла не слушал. Он стоял на пороге, стараясь разобрать, что такое случилось.

У крыльца избы Болотникова шла остервенелая свалка.

Сперва Михайла никак не мог разобрать, кто с кем дерется. Все орали в голос. Но сквозь крики и вопли до него донеслось вдруг жалобное овечье блеянье.