– Ивашка, гляди, чего ж это чалый на правую переднюю малость припадает? Самый наш борзый конек… Постой-ка я погляжу.

Он быстро подбежал к лошади, поднял правую переднюю ногу и наклонился над ней.

– Ну, так и есть! – крикнул он. – За вами не догляди лишь. Ишь, под копытом шип у нее. Ну вот, вытянул я, теперь живо подживет, шибче прежнего побежит.

И он с торжеством показывал всем щепочку, которую будто бы вытащил из лошадиной ноги.

Гаврилыч покачал головой и сказал:

– Я тебя, Финогеныч, наскрозь вижу. Плут ты, хоть и старый. Ну, ладно, приводи перед вечером пару, та гляди, щоб ни якая не припадала, а там глядеть будемо. Як я наберу ще девять пар, твое счастье. А ни – ще пару заберу. Так и памятуй. Пидемо, Михайло. Нам ще не мало ходыть. Богатеи ваши не дуже Иван Исаичу радиють, а у биднякив коней нема.

VI

Гаврилыч с Михайлой проходили целый день, и везде Гаврилыч до седьмого пота уговаривал богатых мужиков выдать Ивану Исаичу пару коней. Только один мужик, ведший с водопоя двух лошадей, как услышал, что Болотников посылает передовой отряд на Москву, так сразу же предложил своих лошадей, только б и его тоже забрали. Гаврилыч с радостью согласился. На ходу мужик рассказал, что у него не осталось ни кола, ни двора. Был он вольный, жил справно, пахал землю, платил оброк. А тут подошли голодные годы, первый кое-как перебился, а на второй все проел – зерно съел, скот порезал. Зима долгая, ребятишки перемерли, баба по миру пошла, вернулась на весну, пахать надо, а взяться на чем – скота нет, зерна нет, соху и ту соседу за хлеб сбыл. Ну, а тут научили добрые люди кабальную дать помещику. Он де все справит, а там отработаете с женой и опять вольные станете. Да какое! Вот четвертый год холопами стали. Прошлый год жена понесла, думали, снова ребята будут. А тут управитель гонял ее, гонял, как на сносях была, ну и скинула, и сама померла, и младенчик с ней – сынок был. Вот коней пара осталась. А на что они? На свет бы не глядел. Так и положил – с Иван Исаичем итти. Он, сказывают, бояр вовсе извести хочет, чтоб и звания их не осталось, проклятущих.

Гаврилыч шел впереди, а Михайла заслушался мужика и отстал немного.

Они уже подходили к церковной площади, когда их перегнал целый поезд саней. Сани прочные, будто и не деревенские, коврами накрыты – его князь в таких выезжал, – гусем запряжены, которые четверней, которые и шестериком. Едут лихо, кони снег взметают. В санях по-двое сидят, в шубы заворочены. Передние с Гаврилычем поравнялись, спросили чего-то и стали к той избе приворачивать, где Болотников стоит.

Михайла отвел лошадей в соседний двор, куда Гаврилыч велел всех коней собрать, мужика свел в клеть к своим обозчикам, сказал Невежке, чтоб покормил его, а сам побежал в избу к Болотникову.

Не терпелось ему узнать, что за люди такие понаехали, откуда и за каким делом.

Посадские подъехали к избе Болотникова.

Когда Михайла вошел в избу, там набралась куча народа. Приезжие сидели в красном углу. Их было шесть человек – степенные, длиннобородые, в длинных кафтанах. Гаврилыч, которого сразу разыскал Михайла, сказал, что это посадские из Москвы, приехали кой о чем побалакать с Иван Исаичем, а его как нагрех нет – ушел в дальний конец села казачьих коней в загоне осмотреть перед походом, все ли ладно. За ним уж пошли, а покуда с ними ведет беседу старший казачий есаул Касьян Печерица.

– Так ты сказываешь… – говорил один из приезжих, постарше других, с сивой бородой и бородавкой под левым глазом. «Точь-в-точь в Кстове на постоялом дворе у хозяина», подумал Михайла – …сказываешь, скоро ждут Дмитрия Ивановича?

– Як не скоро, – ответил сидевший через стол от приезжих усатый казак с закинутым за ухо чубом. – За́раз! Тильки и дожидае, як Иван Исаич на Москву придеть. Та того не долго ждаты. С Иван Исаичем мы усю Русь пройшлы вид нашей Украины и до самой Москвы, так вже назад не повернем. Иван Исаичу уси города сами ворота видчинялы. А де воеводы непокорство робылы, Иван Исаич тильки подойде з нами та з холопами, стрильцы, як ти зайцы, по степу тикают. Чи забулы, хлопцы? – Печерица повернулся к двери, где толпились казаки.

В ответ раздался дружный хохот.

– Го-го-го! Нэ можуть воны против Иван Исаича!

– Не родився ще той воевода, що нашего Иван Исаича побье! – с одушевлением кричали казаки.

Михайла радостно оглядывался. «Так вот как они про Иван Исаича понимают!» думал он с гордостью.

– С Иван Исаичем каждый биться будет! – крикнул кто-то из толпы мужиков. – Топоров да вил нехватит, кулаками да зубами драться будем, а уж его не выдадим! Коли он велит, голыми руками Москву возьмем, на стены влезем!

– Да уж с Иван Исаичем мы…

– Батько он наш! – кричали со всех сторон и холопы и казаки.

Посадские пожимались и переглядывались. Не очень им понутру было все, что они слышали. Они не знали, как свести разговор к тому, за чем они собственно приехали. Восторженная преданность Болотникову сильно смущала их.

– Чего ж не едет, когда так, Дмитрий Иванович? – спросил один из приезжих, когда крики немного затихли.

– Як мы Ваську з Москвы прогонимо, та москали крест Дмитрию Иванычу поцилуют, так вин за́раз и прискаче, – заговорил опять Печерица. – Ляхи, сучьи диты, с його грошей просять, що де воны йому далы, як вин ще тим разом на Москву ишов.

– То дело десятое. Казну мы тотчас добудем, – заговорил опять старик с бородавкой. – И ляхам заплатим, лишь бы дома сидели, до нас не торкались. Тут иная справа. – Старик погладил бороду и оглянулся на своих спутников, точно не решаясь высказать самое главное.

Сидевший с ним рядом посадский, с реденькой рыжей бородкой и востроносым морщинистым лицом, быстро закивал ему головой, точно ободряя, и даже шепнул, пригнувшись к его плечу:

– Сказывай, Карп Лукич, сказывай, как было говорено.

Старик недовольно отстранился и проговорил вполголоса:

– Знаю сам, Патрикей, не встревай. Так вот, – продолжал он громко, повернувшись к Касьяну Печерице, – разговор у нас был на Москве промеж посадских людей. Не с руки нам Шуйский, Василий Иваныч. Жмет сильно нашего брата. Княжата лишь в чести. Они его выкрикнули. Он без их ни шагу. Дмитрий Иваныч – наш