— О, вижу, наш раненый пришел в себя? — Двери в конце комнаты распахнулись, и в комнату вошел невысокий, изящно сложенный молодой мужчина лет тридцати.

— Познакомься, Этьен, это Тео Л’ипин, он русский. Представь себе, он только что вернулся из Египта, он участвовал в раскопках гробницы Тутанхамона!

— Потрясающе! Рад знакомству. Надеюсь, вы расскажете нам все подробности, когда отдохнете. Меня зовут Этьен, я брат этой юной сумасбродки. Кстати, именно ей вы обязаны вашим спасением, мы промчались бы мимо.

— Благодарю вас, мадмуазель, — глядя на девушку влюбленными глазами, пробормотал Феденька.

— Пустяки, — легко отмахнулась она. — Как вы себя чувствуете?

— Признаться, мы пытались пригласить врача, но старина Жорж, как обычно, пропадает за карточным столом, мы так и не смогли его отыскать, — весело, энергично объяснил хозяин, усаживаясь в кресло напротив Феденьки.

— Не стоит беспокоиться, я, право, в порядке. — Феденька попытался сесть, но голова его закружилась, и он тут же рухнул обратно на подушки.

— Э нет, лучше вам полежать. Моник, я думаю надо распорядиться, чтобы нашего гостя положили в свободной спальне, попроси Мишеля.

— Нет, нет. Что вы! Это неудобно.

— Все удобно, вы придете в себя, а завтра утром расскажете нам, что с вами произошло. А заодно поделитесь вашими египетскими впечатлениями.

Дворецкий, довольно крупный мужчина, помог Феденьке подняться на второй этаж и уложил его в постель. Последнее, что видел Феденька, засыпая, было нежное улыбающееся лицо ангела.

Феденька потянулся, повернулся на бок и пощекотал губами нежное розовое ушко. Моник сморщила нос. Федор повернулся, накрыл ее собой и принялся покрывать ее шею, лицо, плечи легкими, обжигающими поцелуями. Она рассмеялась, запустила пальцы в его волосы, выгнулась под ним.

С момента их первой встречи прошло больше полугода. Феденька теперь жил здесь, с Моник, в их с братом большом особняке, окруженном садом, и жизнь его была похожа на праздник, и главной радостью в его жизни была Моник.

Федор не знал, почему она его выбрала, за что? Да, он был высок, хорошо сложен, не урод, ну а еще что? Когда они впервые остались наедине, Феденька от волнения едва с собой справился, но Моник… Не спеша, тактично, шаг за шагом она превратила его в искушенного любовника, обучив тонкостям страсти. Она научила его понимать женское тело, ее тело, теперь он знал каждый ее вздох, трепет ресниц, движение руки, он чувствовал себя виртуозным исполнителем, способным извлечь дивную мелодию, слившись воедино с прекрасным инструментом, трепещущим в его руках.

За окном шумел весенний ливень, бились о стекла голые ветки деревьев, но в комнате, согретой теплом камина, освещенной мягким светом ламп, укрытых пестрыми шелковыми шалями, уставленной букетами живых цветов, царили безмятежный покой и вечное лето.

Даже стены комнаты были расписаны цветущими лианами, перевитыми гирляндами экзотических цветов, и порхающими колибри.

Вечный праздник. И жизнь его теперь была вечным праздником. Опера, оперетта, вечеринки, приемы, дансинги, шикарные рестораны, скачки, автогонки. Моник научила его водить авто, и теперь он с азартом гонял наперегонки в Этьеном по загородным дорогам. А еще вернисажи, казино, пикники и любые чудачества, которые с неиссякаемой фантазией придумывала Моник. Для нее жизнь была игрой, полной забав, она была жадной до новых впечатлений, любопытной, бесстрашной, невероятной, самой удивительной на свете.

Моник научила его одеваться. Обожала наряжать, делала дорогие подарки и запрещала ему самому тратиться, не принимая от него ничего, кроме цветов. Вначале Федор побаивался, что Этьен возненавидит его за связь с сестрой, но тот воспринял их роман с полнейшим равнодушием, к великому облегчению Федора. Его приняли в веселую беззаботную компанию молодых бесшабашных прожигателей жизни, богатых и знающих толк в наслаждениях.

Сперва Федор чувствовал себя в их компании неуверенно, они частенько заводили разговоры о современном искусстве, литературе, называли незнакомые ему имена, проводили анализ произведений, высказывали искушенное мнение тонких ценителей, Федор же, не успевший окончить в Петрограде гимназию, чувствовал себя среди них полнейшим профаном и дремучим неучем. Единственное, чем он был интересен, — это своим участием в археологической экспедиции Картера, да еще теми сведениями, которых нахватался, читая в лагере сочинения по египтологии. Но невозможно же все время говорить о Египте. Спасибо месье Бенедикту, который значительно расширил кругозор своего русского друга. Но все же вначале Федор большей частью помалкивал, пока не нахватался от них бойких словечек и независимых суждений. А по ночам он глотал литературные новинки, с коими еще не успел познакомиться, чтобы увереннее чувствовать себя и не прослыть дремучей деревенщиной.

Моник и Этьен были вхожи в самые разные круги парижского общества, и благодаря им он познакомился с Хемингуэем, Гертрудой Стайн, с Матиссом и Пикассо, чье творчество по-прежнему было ему непонятно. Какие-то странные фигуры, нарисованные, казалось, начинающим неумехой, каким-нибудь сельским самоучкой, тяжеловесные тела, неповоротливость в движениях. Или, скажем, картины, состоящие словно из разноцветных лоскутков, это называлось кубизмом, и все этим восхищались. Например, «Три музыканта в масках». Нет, были, конечно, у Пикассо работы более удобоваримые, например несколько набросков «Мать и ребенок» или «Семья на берегу моря».

Мыслей своих вслух Федор, конечно, не высказывал, боялся показаться несовременным, но в душе принять такое искусство не мог. Впрочем, ради Моник он готов был восхищаться чем угодно, воспевать что угодно.

Утром распогодилось, и вся компания после полудня отправилась в Булонский лес, затем пообедали в модном ресторане, побывали на выставке живых картин, вечером собралась многочисленная компания, Моник затеяла спиритический сеанс. Она отыскала где-то очередного гения, владеющего тайнами мира мертвых, и теперь они собирались повеселиться. Народу прибывало с каждой минутой. Федор замешкался, принимая ванну, потом долго не мог выбрать галстук. Моник уже спустилась к гостям.

Федор заглянул в гостиную, там орал граммофон, клубился густой сигаретный дым, звучал смех, рекой лилось шампанское, кто-то танцевал. Он с трудом протиснулся сквозь набившуюся толпу в курительную, там Этьен с компанией играли в бильярд. Федор обошел вокруг стола, перекинулся несколькими ничего не значащими фразами со знакомыми, перешел в музыкальный салон. Здесь какой-то бородатый господин в бархатном пиджаке исполнял что-то неудобоваримое и, очевидно, гениальное. Моник нигде не было. Скучая и не зная, чем себя занять, он прошел в оранжерею. Где-то в глубине слышались приглушенные голоса и звук поцелуев, он хотел было развернуться, но, услышав несколько громких возгласов, замер. Это была Моник!

Он быстро, неслышно ступая, обошел несколько пальм, раздвинул широкие листья фикуса и замер, чувствуя, как от гнева темнеет в глазах и сжимаются кулаки. Они стояли, прислонившись к бронзовой