и именитых рекламодателей, возможно, спонсорский комитет, солидное положение и существенные доходы. А так, кому был известен и интересен ваш фестиваль «Невские волны»? Скучно, бледно и малоприбыльно, – по-свойски заметил Александр Юрьевич.

– При чем здесь это? – прохрипел Виталий Константинович. – Да если хотите знать, мысль о переименовании фестиваля мне только сегодня сотрудница подкинула, я не планировал ничего подобного, даже утром еще ничего не планировал! И потом, при чем тут выгода? Участие Павла Ившина в фестивале мне тоже было выгодно! И вообще, я что, бандит с большой дороги, убивать человека ради какой-то эфемерной выгоды?

– Нет, конечно, если бы вы были бандитом, вы бы его не отравили, вы бы ему голову проломили или зарезали. А так все интеллигентно.

– Бред! Бред! – вскакивая на свои коротенькие толстые ножки, категорично воскликнул Виталий Константинович. – Никого я не убивал, и уж тем более Ившина! За что? С какой стати? Что мне с ним делить? Уж если бы кто и убил, так это скорее Мишка Баскин, он его всю жизнь ненавидит, или Семка Повстен, а я при чем?

– Кто такие этот Баскин и Повстен? Они здесь при чем?

– Как при чем? Как при чем? – мгновенно успокаиваясь, присел на место Виталий Константинович. – Мишка Баскин уж лет двадцать на всех углах орет, что Ившин его обокрал. А что у него красть-то? Бездарь и пьяница, за всю жизнь ничего путного не сочинил. А у Семки Повстена он когда-то должность перебил. Семкин дядька ему когда-то должность дирижера в одном приличном оркестре выхлопотал, и все вроде уже на мази было, а потом руководство вдруг все переиграло и Ившина пригласило, Семка пролетел, и с тех пор Ившина последними словами на всех углах материт.

– Любопытно, – сдержанно проговорил Александр Юрьевич. – Но все это, как я понимаю, дела давно минувших дней. А вот ваши отношения с Ившиным – дела сегодняшние. И финансовое ваше положение, насколько я понимаю, незавидное. И гонорар у Ившина был немаленький, а вы, как я слышал, с деньгами расставаться не любите, а тут гонорар платить не надо и фестиваль его имени, двойная выгода!

– Да что за ерунда, кто вам это наболтал? Я рассчитался с Ившиным до копейки, еще до выступления перевел ему всю сумму, и если у меня есть какие-то временные трудности, то именно из-за расчетов с ним, и вообще, уже через пару дней все мои дела придут в порядок! И плачу я музыкантам всегда вовремя! – выкрикивая последнюю фразу, Виталий Константинович слегка покраснел и отвел глаза.

– Ну, это несложно проверить, – миролюбиво заметил Александр Юрьевич, и Виталий Константинович нервно икнул.

– Ну что ж, пока мы будем проверять ваши показания, хотелось бы получить от вас точные и максимально подробные сведения, как вы провели день накануне смерти Ившина, – ласково попросил капитан, протягивая Виталию Константинович чистый лист бумаги.

На улицу Виталий Константинович вышел похудевшим на пару килограммов.

– Кристинка, срочно подчисти все наши финансовые документы. Лишнее унеси из офиса, к нам в любую минуту могут гости нагрянуть с проверкой.

– Успокойся. У нас и так все чисто, – сухим, равнодушным тоном заверила Кристина.

– Тогда проверь мой ежедневник, записки на столе, бумаги в мусорной корзине и, умоляю тебя, дозвонись до этого гада Семянько, говори ему что хочешь, лишь бы он заткнулся до конца месяца. Можешь переспать с ним, лишь бы он пасть свою заткнул! – истерично выкрикивал распоряжения Виталий Константинович. – И еще, мне на день убийства Ившина алиби было нужно, так я сказал, что ты весь день со мной провела, ясно?

– Я и так его с тобой провела. С утра мы в концертный зал ездили, потом обедали, потом снова в концертный зал, вечером в офис заезжали, а потом к тебе на дачу, – напомнила потерявшему память от испуга шефу Кристина.

– Но ты же не все время за мной по пятам ходила. А я сказал, что все, – уточнил свою мысль Виталий Константинович. – В общем, я сейчас приеду, сожги все бумаги и позвони Семянько.

Глава 11

Сентябрь 2019 года. Санкт-Петербург

Анна Алексеевна неторопливо брела по набережной Крюкова канала мимо Никольского сада, подкидывая носками туфель яркие желтые листья, легкие, шуршащие, как крылья бабочек, любуясь сквозь прищуренные ресницы бледной осенней лазурью небес, рассеянным солнцем, отражающимся от мелкой ряби волн в канале, колокольней и куполами Никольского собора, вдыхая ни с чем не сравнимый, едва уловимый в городской суете запах ранней осени.

Павел любил это время. Когда-то, когда мировая слава еще не обрушилась на него, когда они жили обычной жизнью среднестатистических российских граждан, они с Павлом любили в сентябре уехать на целый день куда-нибудь в Пушкин или Павловск, обязательно в середине недели, вдвоем, когда Данька был в школе, и бродить по тихим пустынным аллеям, шурша листвой, прислушиваясь к особой торжественной тишине старых парков.

Где бы они ни бывали, Павел везде и всегда слышал музыку, она жила в нем, он творил легко, без всяких усилий. Иногда, неторопливо шагая по позолоченным осенью аллеям, он, охваченный какой-то рвущейся наружу мелодией, вдруг принимался бешено дирижировать лучами солнца, облаками, травой на клумбах, ветром, пытаясь передать Анне всю красоту и силу родившейся только что музыки. А иногда они гуляли молча, думая каждый о своем, любясь красотой умирающей природы, а потом любили устроиться на ласковом сентябрьском солнышке где-нибудь в глухом уголке и пить кофе из термоса. Им было так хорошо тогда, вся жизнь была еще впереди, и никто из них не знал, как она сложится, но они оба любили мечтать, что сложится она счастливо, и что счастье это будет у них общим, и что, когда Павел прославится, они будут много путешествовать. Аня всегда будет сопровождать его на гастролях, а сентябрь они будут проводить в Петербурге.

Анна Алексеевна почувствовала, как по ее щекам покатились жгучие, горькие слезы. Как их обманула жизнь. Или только ее? Павел получил все, о чем мечтал, – гастроли, славу, возможность свободного творчества и даже сентябрь в Петербурге. Он действительно всегда приезжал на гастроли в родной город именно в сентябре.

А она, что досталось ей? Воспоминания, боль обиды? Сожаление?

Господи, ведь она еще не старая, ей всего только сорок девять, почему же она чувствует себя так, словно жизнь ее уже закончилась, словно больше нечего ждать, не на что надеяться, а можно только вспоминать и сожалеть, сожалеть, сожалеть?

Это нечестно, несправедливо, это так больно.

Анна Алексеевна остановилась у парапета, вдали от забитой машинами шумной улицы, под защитой плеска волн, шелеста листвы, и хорошенько выплакалась, дав выход накопившейся на сердце горечи.

Только сейчас Анна Алексеевна поняла, что все эти годы она ждала возвращения Павла. Жила своей жизнью, заводила новые знакомства, работала, путешествовала, ходила в театры и на концерт – и ждала. А вот теперь, когда его не стало, ждать в жизни ей вдруг стало нечего. Он хотел с ней о чем-то поговорить в этот приезд, звонил специально предупредить, что у него есть серьезный разговор и он хочет, чтобы она обязательно пришла на его первый концерт в Петербурге. Она пришла…

Неожиданный мягкий удар в ногу вырвал Анну Алексеевну из пелены воспоминаний. Перед ней, вертя хвостом, стоял