Неужели тебя сподвигло на этакое дурное поведение то, что я теперь далеко и мои руки до тебя не достанут?! Мои руки дотянутся куда угодно без колебаний. И правда, грустно, когда отец обнаруживает, что его дочь заслуживает наказания и выговора, когда она уже выросла и заняла своё место среди женщин как жена и мать…

Махнув рукой, он продолжил:

— Я сержусь на тебя. Клянусь Аллахом, мне больно видеть твоё лицо перед собой…

Хадиджа внезапно разразилась рыданиями под действием одновременно и эмоций, и заранее обдуманного решения, ведь больше не было никаких средств для самозащиты, и дрожащим, сдавленным от слёз голосом сказала:

— Меня несправедливо обвиняют, клянусь Богом. Она не взглянет мне в лицо, пока не швырнёт в меня эти жестокие обвинения, и не прекращает напоминать мне: «Если бы не я, то ты бы так и осталась на всю жизнь старой девой». А я никогда не причиняла ей вреда, вы все тому свидетели…

Её театральный жест — где-то искренний, где-то фальшивый, не был лишён эффекта на присутствующих. Халиль Шаукат сердито нахмурился, а Ибрахим Шаукат опустил голову. Сам же господин Ахмад, хотя внешне не изменился, сердце его сжалось при упоминании про «старую деву», как прежде. А старуха-мать кинула на Хадиджу пронизывающий взгляд из-под седых бровей, словно говоря ей: «Играй свою роль, хитрюга, со мной это не пройдёт». Когда же она почувствовала симпатию к актрисе, нарастающую в этой атмосфере, то с вызовом бросила:

— Вот её сестра Аиша. Заклинаю тебя твоими глазами и благородным Кораном, разве ты не была свидетельницей того, что я говорила, разве не слышала и не видела всего? Разве твоя сестра не бросила мне в лицо обвинение во лжи?.. Разве я не описала всю эту историю с курицей по-черкесски, не прибавив и не убавив ничего? Говори же, доченька, говори. Твоя сестра обвиняет сейчас меня в том, что я её несправедливо виню, после того, как сама же вчера обвиняла меня во лжи. Говори, чтобы господин знал, кто несправедливо обвинён и кто истинный виновник…

Аиша была в ужасе от того, что её неожиданно втянули в самый водоворот этого дела, в котором, как она полагала, ей останется только роль свидетельницы до самого конца. Она почувствовала опасность, грозящую ей со всех сторон, и перевела глаза с мужа на сестру, словно взывая о помощи. Тут Ибрахим решил вмешаться, но господин Ахмад опередил его и заговорил, обращаясь к Аише:

— Наша матушка просит тебя быть свидетельницей, Аиша, и ты должна сказать…

Аиша настолько разволновалась, что побледнела, но её губы так и не зашевелились, разве что для того, чтобы проглотить слюну. Она опустила взор, избегая смотреть в глаза отцу, и молчала. Халиль сказал:

— Я раньше не слышал, чтобы одна сестра призывала в свидетельницы другую…!

Мать закричала на него:

— А я раньше не слышала, что сыновья сплачиваются против своей матери, как вы оба, — тут она повернулась к Ахмаду. — Но мне достаточно молчания Аиши, так как её молчание это доказательство моей правоты, господин…

Аиша подумала, что её мучения на этом закончились, но тут вдруг Хадиджа обратилась к ней с просьбой, вытирая слёзы:

— Скажи же, Аиша. Ты слышала, как я поносила её?

Аиша прокляла её в глубине души, и её золотистая головка принялась нервно подёргиваться. Старуха воскликнула:

— Вот и нам выпало утешение. Она сама требует от тебя признаться. У тебя больше нет никаких оправданий, Шушу. Боже мой, если я и впрямь поступила с Хадиджей несправедливо, как она утверждает, то почему я не поступила так же несправедливо с Аишей? Почему мы с ней так хорошо ладим, почему, Боже?

Ибрахим Шаукат поднялся со своего места, затем сел рядом с Ахмадом и сказал ему:

— Отец мой, мне жаль, что мы так утомили вас и отняли впустую ваше драгоценное время. Давайте оставим в стороне все эти жалобы и свидетельства, как и всё то, что было в прошлом, и обратим внимание на дела поважнее и посерьёзнее. Ваше присутствие здесь для нас благословение и добро, давайте же установим перемирие между моей матерью и жёной, и пусть они в вашем присутствии обязуются соблюдать его всегда…

Господин Ахмад испытал облегчение от такого предложения, но тактично возразил, помотав головой:

— Нет. Я не соглашусь на заключение перемирия, оно будет только между ими обеими. Тут с одной стороны — наша матушка, а с другой — наша дочь, и дочь не такая, как мать. Сначала нужно, чтобы Хадиджа принесла свои извинения матери за всё былое, чтобы та её простила, если захочет. А уж потом поговорим о перемирии…

Старуха улыбнулась при этих словах так, что все морщины на её лице сжались воедино, но на Хадиджу она взглянула с опаской, затем перевела взгляд на Ахмада и не сказала ни слова. Тот продолжил:

— Кажется, моё предложение не встретило одобрения…

Старуха с признательностью сказала:

— Всё, что бы ты ни говорил, соответствует здравому смыслу. Да будет благословенным рот твой и да благословит Аллах твою жизнь…

Господин Ахмад сделал знак Хадидже, и та безропотно поднялась и направилась к нему с таким смирением и унижением, которого никогда прежде не испытывала. Когда она очутилась перед ним, он решительно сказал ей:

— Поцелуй руку матери и скажи ей: «Простите меня, мама…»

Ох, она себе не представляла — даже в самом страшном сне — что может когда-нибудь оказаться в подобной ситуации, но её отец — её обожаемый отец — сам потребовал этого. Да, его требование она никогда не сможет отклонить. Так пусть на то будет воля Всевышнего. Хадиджа повернулась к старухе и наклонилась к ней, затем взяла её руку, которую та подняла ей — то есть подала ей без всякого сопротивления, скорее для видимости — и облобызала её. Она чувствовала отвращение и тошноту как от мучительного поражения, и еле слышно пробормотала:

— Простите меня, мама…

Старуха смотрела на неё некоторое время, и радость