— Я прощаю тебя, Хадиджа, прощаю в знак уважения к твоему отцу и признания твоего покаяния…

Она по-ребячески рассмеялась, а затем предостерегающе заметила:

— После этого не будет никаких споров из-за курицы по-черкесски. Разве вам не достаточно того, что вы и так превзошли весь мир в искусстве приготовления рагу и риса с фаршированным цыплёнком…?

Господин Ахмад весело сказал:

— Хвала Аллаху за мир? — тут он поднял голову и посмотрел на Хадиджу… — Это всегда мама, а не тётя. Она тебе такая же мама, как и другая, без всякой разницы…

Затем более тихим и грустным голосом:

— Откуда у тебя такой нрав, Хадиджа?… Никому из тех, кто вырос в нашем доме, не следовало усваивать это. Разве ты забыла, какая у тебя мать? Она от природы отличается вежливостью и кротостью. Разве ты забыла, что любое зло, что ты совершаешь, порочит мою честь?… Клянусь Аллахом, я был поражён, когда услышал рассказ твоей матери, и ещё долго буду дивиться тому…

22

Вся компания поднялась по лестнице, ведущей в собственные покои после того, как господин Ахмад Абд Аль-Джавад ушёл. Хадиджа шла впереди всей этой процессии с мрачным, как туча лицом, которое побледнело от гнева и злости. Остальные же чувствовали, что безмятежности ещё придётся преодолеть очень большой путь, прежде чем она поселится в их сердцах, и потому испытывали опасения по поводу того, что же могло породить молчание Хадиджи. Вот почему Халиль, Аиша и Ибрахим провожали Хадиджу в её покои, несмотря на то, что шум от Наимы, Усмана и Мухаммада требовал от их родителей вернуться на свою половину немедленно. Когда они вернулись в гостиную и заняли свои места, Халиль — нащупывая тем самым пульс обстановки, обратился к брату:

— Твои заключительные слова были решающими, и принесли хорошие результаты…

Тут впервые подала голос Хадиджа. Она в возбуждении сказала:

— Это принесло мир, не так ли? Вот что унизило меня так, как никогда раньше…

Ибрахим неодобрительно заметил ей:

— Нет никакого унижения в том, чтобы поцеловать руку твоей матери или попросить у неё прощения…

Она не обратила, однако, никакого внимания на его замечание:

— Она тебе мать, но мне она враг. Я бы никогда не назвала её мамой, если бы не приказ папы. Да, она мама только из-за того, что так приказал мне называть её папа, и только из-за его приказа!

Ибрахим облокотился на спинку кресла, разочарованно вздохнув. Аиша была взволнована и не знала, какое впечатление осталось у сестры из-за её отказа свидетельствовать в её пользу. Ещё больше её тревожило то, что Хадиджа избегала встречаться с ней взглядом. Она решила заговорить с ней, чтобы побудить её раскрыть свои истинные чувства, и мягко сказала:

— Тут нет ничего унизительного, вы же помирились, и ты должна вспоминать только счастливый конец…

Хадиджа выпрямила спину и метнула на сестру гневный взгляд, затем резко произнесла:

— Не заговаривай со мной, Аиша. Ты последний человек на земле, заслуживающий говорить со мной…

Аиша приняла удивлённый вид, и переведя глаза с Ибрахима на Халиля, спросила:

— Я?! Почему, не дай Бог?!..

Холодным и острым, словно снаряд голосом она ответила:

— Потому что ты предала меня и своим молчанием свидетельствовала против меня!.. Потому что ты задобрила другую женщину, притворившись моей сестрой. Это такое же предательство..!

— То, что ты говоришь, поразительно, Хадиджа!.. Любому известно, что молчание было в твою пользу!

Но Хадиджа тем же тоном, а может даже ещё резче сказала:

— Если бы ты на самом деле пеклась о моей пользе, то свидетельствовала бы за меня и правдой и ложью, не важно. Но ты предпочла ту, что готовит для тебя, а не свою сестру. Не говори со мной ни единого слова. У нас есть мать, и уж пусть она выскажется.

На рассвете следующего дня Хадиджа отправилась навестить свою мать, несмотря на то, что дороги развезло и ямы наполнились стоячей водой. Она прошла в пекарню во дворе, и мать живо и радостно поднялась, чтобы приветствовать её. Умм Ханафи тоже подошла к ней, встречая радостными возгласами. Но она ответила им как-то лаконично, так что мать поглядела на неё вопросительным взглядом. Хадиджа сразу же, без вступления сказала:

— Я пришла, чтобы узнать твоё мнение об Аише… У меня нет сил выносить больше того, что я уже вынесла…

На лице Амины мелькнул интерес, смешанный с горечью. Кивнув головой, приглашая выйти из помещения, она сказала:

— Что случилось? Да не допустит Господь никакого зла. Твой отец рассказал мне о том, что произошло на улице Суккарийя. Но при чём тут Аиша? — она продолжила говорить, пока они вдвоём поднимались по лестнице… — Бог мой, Хадиджа, я так долго просила тебя быть более терпеливой. Твоя свекровь старая женщина, и нужно уважать её возраст. То, что она отправилась в лавку одна, да ещё в такую погоду, что стояла вчера, уже само по себе доказывает её старческое слабоумие. Но что поделаешь?.. Как же разгневался твой отец!.. Он не мог поверить, что ты могла сказать ей такие ужасные слова. Но почему ты рассердилась на Аишу? Она же молчала, не так ли? Она не могла сказать ни слова…

Они обе уселись бок о бок на диване в гостиной для кофе, и Хадиджа осторожно заговорила:

— Мама, я прошу тебя, не вставай на их сторону. Боже мой, почему я не нахожу в этом мире заступника?!

Мать укоризненно улыбнулась и сказала:

— Не говори так, и даже пусть это не приходит тебе в голову, дочка. Скажи-ка мне лучше, что такого плохого ты нашла в Аише?

Сделав отмашку рукой, словно в воздухе был невидимый враг, Хадиджа произнесла:

— Всё самое плохое.