– Кость, – пихая подельника в бок, проговорил Игорь, – я на него обиделся.

– В нашей бутылке вроде бы водка была, а не озверин.

– Ну ты, халявщик! Заяц во хмелю! Чтоб ты знал! Такие, как мы, отлично проживем при любой власти! Нам плевать на режимы! Недовольных будет много при любом правителе, и их надо будет давить! Без нас и ни туды и ни сюды!

– Вертухаи! – огрызнулся Грызунов. – Псы цепные!

– Ах ты сморчок! Труха гнилая! – дзюдоист не сдержался и приподнял старика за грудки. – Задавлю, слякоть! – зашипел борец в лицо фронтовику.

– Игорек! – спокойно, нараспев позвал приятеля Константин. – Поставь чучело на место. У тебя еще будет возможность набить его опилками.

Иннокентию Степановичу подобная перспектива не улыбалась. Его устраивали свои, хоть и поношенные, внутренности, расставаться с которыми или совершать на них неравноценный обмен не входило в его планы. Он, родившийся в год смерти величайшего деятеля мировой революции, вождя мирового пролетариата товарища Ленина, выживший в год „великого перелома“, наголодавшийся в эпоху коллективизации и индустриализации, потерявший отца в период репрессий, прошедший горнило жестокой войны, поднявший из руин и пепла разрушенные поселки и города, потеряв всех близких (где похоронена семья сына, вырезанная в Душанбе националистами, он не знал – ехать в ставший чужим и враждебным Таджикистан не решился, да и денег не было), распродав все свои боевые награды и пропив квартиру, он, Грызунов Иннокентий Степанович, в прошлом старшина-сапер, бравший Кенигсберг в сорок пятом и отмечавший День Победы в девяносто пятом в кругу бомжей, – выработал в себе полное безразличие к достоинству собственной персоны. Ему уже были не нужны полагающиеся ему, как участнику Великой Отечественной войны, привилегии, он не обращал внимания на издевки и оскорбления со стороны прохожих, он даже не рассчитывал на отдельную могилу. Но жизнью он, несмотря ни на что, все же дорожил и не собирался ее никому отдавать. Жизнь для него оставалась единственной не приобретенной, а дарованной ценностью, а подарки, как известно, отдавать не принято.

Освободившись от захвата Константина, Грызунов воспользовался расслабленностью охранников Задонского и, несмотря на преклонный возраст, резко развернулся и юркнул в зияющий чернотой проем. Громилы бросились за ним, нелепо столкнулись лбами и, вглядываясь в темноту, дружно закричали:

– Стой!

Однако беглец, точнее, пловец и не думал подчиняться команде и, барахтаясь в холодной воде, удалялся все дальше и дальше от своих преследователей.

– Игорь, за ним!

– Нет, Кость, я здесь застряну. Место узкое. Давай-ка ты, ты чуть поменьше меня будешь.

– Ты что, боишься?

– Да нет же! Говорю тебе, застряну!

Пока мужчины препирались и спорили, кому следует заняться поимкой ускользнувшей из рук добычи, Иннокентий Степанович вплыл в смежный зал и скрылся за перегородкой.

– Фонарь! – прикрикнул Константин на Игоря, и, когда тот принес его, они посветили. Потревоженная гладь воды, немного волнуясь и отбрасывая отражение лучей фонаря на стены и потолок, была пуста. Только несколько комариных клубков висели над ней да торчали стебли камышей. Лишь где-то вдалеке слышались слабые всплески.

– Из-за тебя упустили! – Константин матерно выругался.

– Сам тоже хорош, – не остался в долгу Игорь.

– Теперь уж поздно разбираться, кто виноват.

– Ага.

– Что шефу скажем?

– Надо что-то придумать. – Дзюдоист почесал в затылке.

– Надо. – Константин обвел лучом фонаря своды катакомб еще раз. – Будем надеяться, что этого дуремара сожрут пиявки или комары.

– Да он потонет! Вода холодная. Судороги схватят – и хана!

– Твоими бы устами да мед пить.

– Да не боись. Все будет хоккей.

Глава семнадцатая. Признание

– А ты отчаянная девчонка.

– А ты не знал?

– Знал. Но не думал, что настолько! Ввязаться в эту авантюру, залезть в этот аквариум со всякой мерзостью… – Веригин покачал головой. – На такое способен не каждый.

– Не каждая, – поправила Максима Лосева.

– Не каждый парень сюда сунется, а уж девахе вообще тут не место. Это же форменный ад.

Максим и Марина сидели на прикрепленном к стене широком плоту, служившем вспомогательной площадкой для подводных погружений. На его подготовку было потрачено немало времени и сил. Доставив на него необходимое снаряжение и установив подсветку от аккумуляторных батарей, экспедиция была практически готова приступить к решающей стадии своих изысканий.

Привезя с квартиры акваланги и погрузив их на резиновую лодку, Веригин и Лосева оставили у найденного ими более удобного входа в подземелье Решетникова и перевезли аппараты со сжатым воздухом на плот. Делать все приходилось или стоя на коленях, или сидя. Уровень воды не позволял разогнуть спину, а в согбенном состоянии работать было крайне неудобно.

– Ну-ка, подсоби! – попросил Веригин подругу, влезая в гидрокостюм и ловя запутавшийся сзади рукав.

– Ты хочешь нырять прямо сейчас?

– А чего ты так удивляешься? – улыбнулся сквозь свою растительность Максим.

– Может, как-нибудь потом? Когда здесь будет Валентин?

– Я и без него управлюсь.

– Но уже поздно!

– А какая разница? Здесь всегда темно. Ты не переживай. Контрольное погружение – и только.

– А я и не переживаю! Еще чего! – Марина гордо вздернула подбородок.

– Вот и правильно. – Веригин закинул за спину акваланг. – Поправь лямку! Вот так! Хорошо. Сейчас я захвачу с собой другой аппарат и проверю его под водой. А ты жди меня здесь! И никуда не отлучайся!

– А куда я, по-твоему, могу здесь отлучиться? – язвительно спросила девушка.

– Не придирайся к словам! Жди!

Надев маску и зажав в зубах загубник, Веригин свалился в воду. Когда он вынырнул, Лосева подала ему второй акваланг и фонарь. После этого Максим помахал рукой и ушел на дно, выпуская из клапана пузыри углекислого газа.

Марина осталась наедине с кровососущими насекомыми, которые не решались опуститься на пропитанную отпугивающим раствором кожу.

И все-таки один наглец или недоумок перестал звенеть крыльями, уперся шестью тонкими лапками в ладонь Марины и попытался вонзить свой хоботок в кожу.

– Ишь ты, кровопийца! – сказала девушка и прикончила дерзкого. На тыльной стороне левой ладони красовалась серая снежинка расплющенного комара. Стряхнув останки так и оставшейся голодной зловредной букашки, Марина принялась терпеливо ждать Веригина.

Ей было очень страшно сидеть на плоту в подземелье и с тревогой наблюдать за едва заметным лучом электрического света, пробивавшегося снизу сквозь толщу воды. Ее угнетали эти сырые, заплесневелые бетонные стены, которые виделись ей ее последним приютом. Но она решила доказать Максиму, что ей все нипочем. Но кто бы только знал, как ей удавалось сохранять невозмутимый, с оттенком безразличия ко всему происходящему вид! Недюжинным усилием воли она сдерживала себя, чтобы не закричать при виде летучей мыши, ужа,