Испорченная старостью и алкогольной ржой память Грызунова стала подавать слабые сигналы, которые становились все более устойчивыми и стабильными. Иннокентий Степанович погладил заскорузлой ладонью отметины войны. Проведя пальцами по неглубоким впадинкам бетона, он словно одновременно и стер толстый слой пыли с экрана своей памяти и увидел четкое изображение. Он вспомнил! Эту поверхность он расписывал своим профессиональным клише: „Проверено. Мин нет. Старшина Грызунов“. Тогда, когда он выводил эту надпись на этой стене, его мел, наткнувшись на осколочный шрам, обломился и выпал из рук. Да! Это была та самая стена. Сомнений быть не могло. Его автограф, конечно, давно исчез, а вот особые приметы остались, хотя немного видоизменились. Правда, вход узнать было трудно. Он словно врос в землю, войти в него можно было лишь встав на четвереньки.

– Никогда бы не подумал, что ноги меня сами приведут сюда. Да я ж тут тогда те картинки нашел, – проговорил вслух бывший сапер. – М-да. Судьба. А вон там меня ранили…

– А теперь тебя здесь убьют!

Пенсионер оторвался от созерцания места своей боевой славы, повернулся на голос и застыл с приоткрытым ртом. Перед ним стоял Игорь, тот самый, которого он оставил лежать на полу в коридоре комнаты-тюрьмы в луже собственной крови. А может, это был вовсе и не он, а привидение…

– Закрой пасть! Тебе не мерещится, хрыч старый. Это я. – Телохранитель Задонского расхохотался, развеяв все сомнения Иннокентия Степановича. Перед ним был действительно громила-борец, живой и невредимый, из плоти и крови. – Не ожидал застать меня на этом свете? А оно видишь как вышло!

Рядом с мастером спорта по дзюдо находился его напарник. Оба здоровяка были одеты в непромокаемые спортивные костюмы. На их головах красовались джинсовые кепочки с длинными козырьками, а через бычьи шеи были перекинуты ремешки, на которых висели бинокль – у Игоря и фотоаппарат с огромным объективом – у Константина.

– Ну так ты хавальник свой закроешь или так и будешь торчать с растопоренным хайлом? – Борец подошел к Грызунову и резко поддал по челюсти старика снизу вверх. – Теперь порядок, дедуля, – хохотнул верзила после того, как раздался клацкающий звук. – Да живой я! Живой! Все не поверишь никак? – Он повернулся к своему дружку. – Видал, Кость, дед-то от радости речи лишился!

– Класс! – покривив губы в ленивой улыбке, отозвался Константин и навел на Грызунова объектив фотоаппарата. – Щелкну-ка напоследок. На добрую память. Внимание! Сейчас вылетит птичка! – Щелкнул затвор. – Готово! Это будет главный экспонат музея – Иннокентий Степанович Грызунов, наш великий современник. Ну и заставил же ты нас, папаша, побегать за тобой. Поиграть в „Зарницу“ и юных пограничников. Да успокойся ты, дед, и не лупай глазками! Слышал, может быть, такие слова: жизнь – театр, а все люди в ней – актеры. Вот и мы поставили любительский спектакль. Произвели маленькую инсценировочку, сделали вид, что убили Игорька, дали возможность тебе бежать и поселиться в этих бетонных берлогах. Так что ничего сверхъестественного в воскрешении Игоря из мертвых нет! Ты, конечно, думаешь: а для чего мы все это устроили? Да все для того, чтобы ты вывел нас к тому входу в подземелье, о существовании которого ты то ли позабыл, то ли не хотел рассказывать. В данный момент это уже не имеет никакого значения. Мы уже обнаружили это место. Ты нас сам привел сюда.

– Я, я… я случайно наткнулся на него, – прикладывая к груди руки, стал оправдываться Иннокентий Степанович. – Я всегда говорил вам правду. Я тогда действительно ни за что бы его не отыскал и вряд ли вспомнил. Шел вот и наткнулся.

– Как же, как же! А кто тут только что про „те картинки“ вякал! – сказал Игорь. – Мы с Костей обрадовались не меньше твоего, если даже не больше. Мне уже, признаться, чертовски надоело следить за тобой, прятаться в кустах, ночевать в этих подвалах. – Борец поддел носком пустую бутылку, с которой недавно нянчился Иннокентий Степанович. – Как наша водочка? А, алкаш? На халяву и уксус сладкий, не так ли? Спер у нас два пузыря и сделал ноги! Да черт с тобой! – Борцовская лапища легла на костлявое стариковское плечо.

Грызунов инстинктивно втянул шею и прижал подбородок к груди.

– Не боись, убогий. – Игорь почувствовал, что его собеседник внутренне сжался в ожидании заслуженной кары. – Да не бойся ты! – повторил Игорь. – Мы тебя не обидим и не накажем, а стоило бы! Но ты нам пока нужен живым. Шеф так хочет. И сейчас мы тебя транспортируем к нему на очную ставочку, дабы он собственными глазами убедился, что перед ним не кто иной, как его старый добрый знакомый, который на несколько минут вырвался из сетей склероза. Это точно то самое место? – Телохранитель Задонского ткнул пальцем в дверной проем.

– То самое, – подтвердил Грызунов.

– Точно?

– Перекреститься или дать слово коммуниста?

– Ты полюбуйся на него, Кость! – Гора мышц отошла от Грызунова к другой горе и окинула ветерана с головы до пят. – Ты слыхал?

– Ай, как невежливо, – констатировал Константин.

– Во-во! Хамло натуральное! Да я тебя…

– Не горячись, Игорек. – Константин попридержал приятеля, у которого чесались руки. – Кулаки прибереги для других случаев. Эту вонючую плесень не трожь. Мы свое дело сделали, и неплохо. Осталось доставить это трухлявое чучело к Николаю Михайловичу, а уж он решит, что с ним делать дальше.

Иннокентий Степанович представил свое второе заключение под неусыпным оком гиганта-надзирателя, а может, и двоих здоровяков, и сердце его протестующе подпрыгнуло несколько раз. И что уготовил ему хозяин этих молодчиков, было непонятно. Ведь теперь они нашли то, что искали, и надобность в нем отпала. Не исключено, что после разговора с Задонским надсмотрщики превратятся в палачей и ниточка семидесятидвухлетней жизни будет квалифицированно обрезана умелыми руками. На сей раз всерьез, без всякой репетиции и инсценировки.

Пока бывший сапер тяжело ворочал мозгами, в которых одна безрадостная картина сменялась другой, еще более мрачной, личный шофер Задонского щелкал затвором „Зенита“ с внушительной насадкой, снимая в различных ракурсах вход в катакомбы. Истратив всю пленку и запечатлев на негативах общий вид местности и ее детали, Константин закрыл черной пластиковой крышкой стеклянный глаз камеры и упаковал ее в спортивную сумку, где находился еще и бинокль. Теперь руки надсмотрщиков были свободны, можно было приняться за тщедушного раба Божьего.

– Чего вылупился, коммуняка православный! – Игорь по-звериному оскалился. – Спета твоя песенка.

– Это ваша песенка спета, – заявил Иннокентий Степанович