Работа в обкоме научила обо всем думать с точки зрения интересов государства. Это не высокие слова, а уже стиль жизни, который ничем не вытравить.

Поварился я в бурлящем котле с год или около того, потом Николай Спиридонович вызвал меня и сказал: «Разведку боем ты, Аман, прошел, поезжай-ка теперь в Академию общественных наук при ЦК КПСС, там набирайся ума-разума». Менее всего я хотел оставлять участок работы, где только-только начало получаться. Попытался отбояриться: «Товарищ первый секретарь, да какой из меня академик?» Но Ермаков оказался непреклонен: «Давай без дискуссий, собирайся и езжай. Обучение заочное, сдашь экзамены, через три месяца вернешься, ничего страшного за это время здесь не случится». Настоял, как обычно.

И вот меня вместе с еще двумя коллегами – заворготделом Дубовицким и секретарем по углю Лютенко – отправили за знаниями в Москву. Не скажу, будто почерпнул нечто нужное и важное за годы учебы в академии. Там, как и везде в советское время, гоняли по кругу одну и ту же пластинку под названием «Капитал» Маркса. И все же польза от тех регулярных поездок в столицу была, заключалась она в общении с одногруппниками – секретарями обкомов и горкомов, руководителями крупнейших предприятий из разных республик Советского Союза и, как тогда говорили, братских социалистических стран.

Яркие, самобытные личности с богатым жизненным опытом и сформировавшимся мировоззрением. Поговоришь вечерок с профессионалами такого уровня, утром проснешься, а в голове уже бурлят совершенно новые мысли и идеи. Это была хорошая школа жизни. Прав оказался Ермаков, палкой гнавший меня учиться.

В академии мы жили, можно сказать, коммуной, особой нужды выходить на улицу не было. Все, что требовалось для учебы и отдыха, находилось на территории. Вплоть до кинозалов, магазинов и кафе. Мы существовали будто в автономном плавании.

К сожалению, отношения с однокурсниками не сохранились, они закончились вместе с учебой. Формально соцлагерь еще оставался, но начавшаяся перестройка уже развела вчерашних союзников по разным полюсам.

Я принял Горбачева восторженно, аплодировал его речам про ускорение и плюрализм, радовался объявленной свободе и демократии, хотя и не понимал, какая может быть свобода на железной дороге. Это же полувоенная организация, в которой все подчинено строжайшей дисциплине. Как сочетать армейский порядок с гласностью, перенести ее на производственные отношения?! Если машинисты и путейцы начнут рассуждать, вместо того чтобы выполнять приказы, порядка не будет. Именно это вскоре и произошло, слишком расслабился народ за годы перестройки…

В принципе, могу объяснить зачарованность Михаилом Горбачевым: он пришел к руководству партией и страной на гнетущем эмоциональном фоне, после трех похоронных процессий кряду. С 1982 по 1985 год последовательно в мир иной отправились престарелые генеральные секретари ЦК КПСС Брежнев, Андропов и Черненко. От предшественников новый лидер выгодно отличался возрастом, общительностью, непосредственностью, редкой словоохотливостью. Мог неожиданно остановить «членовоз» посреди улицы – хоть в Ленинграде, хоть в Вашингтоне, чтобы поприветствовать высыпавших встретить его горожан. Складно, без бумажки рассуждал о высоких государственных материях. Страна приняла Михаила Сергеевича с распростертыми объятиями, поскольку в кои-то веки люди увидели у руля энергичного руководителя, а не дряхлого старика на троне.

Но, как нередко бывает, форма не соответствовала содержанию. Я искренне вслушивался, вчитывался в программные речи, статьи Михаила Сергеевича, а их было великое множество, старался уловить, что она из себя представляет, эта перестройка. И не находил ответа.

Ничего, кроме общих разглагольствований о необходимости перестраиваться. Никаких конкретных мер, шагов. Не знаю, нужно ли сейчас ворошить прошлое, но, поскольку мы договорились вести честный разговор, скажу, что среди причин развала Советского Союза вижу двуличность руководства страны, в первую очередь партийной верхушки во главе с Михаилом Горбачевым: говорили одно, а делали другое. И у нас в Кузбассе не все руководители обкома в годы перестройки оказались на высоте.

Помню, в начале девяностых сильнее всех нападал на меня сын бывшего секретаря обкома по угольной промышленности Анатолия Лютенко. Кстати, именно он стал инициатором демонтажа памятника Ленину в Кемерове. Не поленился ночью подогнать кран на площадь Советов, попытался свалить скульптуру с постамента. Хорошо, полковник милиции Василий Жмурко успел выбежать из соседнего здания и остановил вандализм. Вот и пойми, как Анатолий Федорович воспитывал отпрыска. Видимо, на работе вещал одно, а в семье нашептывал совсем иное.

Кстати, публичным обвинителем КПСС в Конституционном суде выступал еще один бывший секретарь Кемеровского обкома Владимир Лебедев – по идеологии. Сначала он рубаху на груди рвал за любимую партию, а потом, когда ветер поменялся, вмиг переметнулся на сторону рабочего движения, стал там чуть ли не лидером. Тот, кому по рангу полагалось быть самым убежденным, подкованным коммунистом, оказался по другую сторону баррикад. Вот как это возможно? И тогда не понимал, и сегодня в толк не возьму.

Впрочем, в острые политические дебаты в тот момент я не ввязывался, на них не оставалось ни времени, ни сил.

О сыре с плесенью

Двадцать седьмого марта 1987 года Николая Ермакова, к сожалению, не стало, он тяжело заболел, и врачи оказались бессильны. Николаю Спиридоновичу только-только исполнилось шестьдесят лет. Мало пожил!

Если бы не эта смерть, может, в июле 1989 года горняки и не подняли бы бучу на шахте имени Шевякова в Междуреченске, не остановили бы тогда работу. Оттуда и началось забастовочное движение, накрывшее волной всю страну. Уверен, Николай Спиридонович принял бы жесткие меры, нашел способ остановить вал протестов, при нем события приняли бы совсем иной оборот.

Но случилось как случилось. Когда первым секретарем Кемеровского обкома партии стал приехавший из Москвы Александр Мельников, я снова стал проситься на железную дорогу. Александр Григорьевич хоть и не сразу, но согласился. Так после трех лет работы в обкоме в 1988-м я вернулся в родную стихию: приказом министра МПС меня назначили на должность начальника Кемеровской железной дороги. Прошел массу согласований и собеседований – от заведующего отделом транспорта и связи ЦК КПСС до членов ареопага из политбюро… Утверждал назначение председатель Совета министров СССР Николай Рыжков.

В общем, стал я железнодорожным генералом. Но отнюдь не свадебным. Работы меньше точно не стало, наоборот – прибавилось. Как и раньше, постоянно пропадал на службе. Ночные бдения случались сплошь и рядом. В принципе, посиделок при ясной луне можно было бы избежать, если бы правильно функционировала система. Каждый вечер в девять часов по Москве начиналось селекторное совещание в МПС с обязательным