Практика школьных испытаний часто разменивает военно-научное исследование на ряд ходячих истин, на ряд общих положений, на ряд экзаменационных вопросов и ответов. При поверхностном к ней отношении мысль удивительно мельчает и стареет: глубокие морщины разбивают ее на ряд положений, не возбуждающих возражений и споров, но и не обильных выводами.

“С одной стороны, нельзя не сознаться, но с другой, нельзя не признаться...” — вот обычная формула людей, скользящих по верхам военного дела. Поверхностное знание естественно обуславливает неуравновешенность поведения. Держаться одного берега, держаться одного решения становится невозможно... Широкий взгляд!

На самом деле поверхностный энциклопедизм совершенно не способен к широкому взгляду. Скользя по верхам, можно работать лишь применяя понаслышке готовые шаблоны, хватаясь за чужие, не переработанные идеи. “Легкомыслие — это настоящая цитадель шаблона, и чудится мне, в наш век великий Суворов боролся бы больше с легкомысленными “всезнайками“, чем с мрачными “немогузнайками”.

Русский Инвалид. 1908. № 174. 6 августа.

Из жизни иностранных армий

 По определению Монтескье, история — это сборник небылиц, сочиненных по поводу действительных происшествий. В области военной мысли громадное влияние имели небылицы, относящиеся к великой французской революции: прекрасная легенда о толпах волонтеров, стекавшихся отовсюду под знамена, о неопытной и необученной милиции, разбивавшей и гнавшей лучшие солдатские армии. К чему, казалось, нужна была солдатская выучка, если опыт показывает, что при высоком патриотическом подъеме чувств можно побеждать ученых, оставаясь неучем? К чему знания, если все зависит от духа?

В вопросах французской революции никто, кроме самих французов, не мог ясно разобраться, а последние поддерживали и раздували великую легенду о победе Давида над Голиафом, невежественных революционеров — над закаленными полчищами старого порядка.

Теперь обстановка изменилась. Двухлетний срок службы в армии во Франции вводился против ее желания. Появились проекты дальнейшего сокращения службы; реформаторы говорили генералам: “позвольте, — да ведь все зависит от духа, от взрыва патриотизма. Если наши предки побеждали в 1793 году без всякой организации, если толпы волонтеров сразу превращались в превосходных солдат, к чему нам постоянная армия? Переходим смело к милиции”.

Легенда о милициях революции оказалась оружием, направленным против постоянной армии во Франции; армия должна была защищаться от этой легенды, разоблачить ее — и эту задачу принял на себя французский генеральный штаб. В целом ряде превосходных трудов о революционных войсках современные французские историки доказывают, как тяжело было воевать в эпоху революции. Идеи серьезных историков популяризируются в газетах и в журналах; почти каждый день во французской прессе встречаешь вылазки против великой легенды.

Сотни свидетельств позволяют утверждать, говорит “Journal des sciences militaires”, “что никогда комплектование армии не было так трудно, как в эпоху революции; никогда в войсках не было такого количества дезертиров, симулянтов, мародеров, трусов, негодяев. Это несомненно”.

Волонтеры — прежде всего, их почти не было. Только в Париже удавалось увлечь несколько волонтеров в армию, пользуясь шумихой манифестаций и опьянением митингов. В провинции же “волонтера” брали по жребию — по наряду стольких-то волонтеров от общины. Эти волонтеры, будто бы никогда ни при каких обстоятельствах не дезертировавшие, сотнями тысяч разбегались из своих частей. В 1795 году французская армия насчитывала 1.169.000 человек, а через 15 месяцев — только 400.000 человек; из нехвативших 769 тысяч, конечно, гораздо большая часть дезертировала, чем погибла от голода и лишений.

Единогласно утверждают свидетели той эпохи, что старые королевские полки были лучше новых волонтерских батальонов. Волонтеры не выдерживали более 10% потерь. В конце концов правительство решило перемешать между собой части постоянные и волонтерные, чтобы избежать недоразумений с последними [...]

Что касается до новой тактики — глубокого боевого порядка, искусного пользования опорными пунктами, — будто бы созданной революционными армиями впервые, то я беру смелость утверждать, что эта тактика, получившая во Франции широкое применение, заимствована у нас, у нашего родного гения — Великого Петра.

Близость воззрений французских современных писателей, близость доктрины, проповедуемой ими так настойчиво, к тем взглядам, которые почти безусловно господствовали у нас перед последней войной, обратили на себя внимание многих. Но ошибочно было бы думать, что франко-русский союз в области тактики создан был усилиями одного генерала Драгомирова, учение которого так популярно во Франции. Сближение идей началось почти два столетия тому назад. Корни французской доктрины протягиваются на поле Полтавской битвы, юбилей которой мы только что торжественно отпраздновали.

Полтавская победа — это подарок Петра России. Битва была выиграна скорее искусством великого человека, чем усилиями войск. Боевая задача была облегчена войскам до крайности. Противник был процежен Петром Великим через ряд редутов, размягчен огнем с укреплений и подан нашим молодым полкам во вполне готовом для поражения виде. Опыт Нарвы не пропал даром: Петр поставил себе задачу, как с молодыми, недостаточно сплоченными, недостаточно обученными, неуверенно маневрировавшими войсками победить своего первоклассного противника, и эта задача нашим полководцем была разрешена идеальным образом. По обстоятельствам, с армией учеников против армии учителей нельзя было ничего придумать лучшего. Эта тактика была создана страстным желанием гения победить теми средствами, которые находились под рукой. Если бы армия Петра Великого по подготовке к маневрированию и закалу не уступала бы шведской, наш полководец, конечно, победил бы более обычными приемами линейной тактики.

Идею Петра Великого схватил маршал Саксонский, которого судьба носила всюду и которому в первой четверти XVIII века приходилось служить в Польше и России. Он перенес ее во Францию, обработал и взлелеял в своих сочинениях. Вот прямое указание маршала Саксонского на происхождение его идей о ведении боя из глубины и о пользовании опорными пунктами: “Если такая тактика (в подлиннике — диспозиция) дала Полтавскую победу московитянам, недостаточно закаленным для боя и уступавшим своему противнику, какой успех может ждать от нее храбрый, пылкий народ, с такой склонностью к атаке”!

Для того чтобы идеи маршала Саксонского перелились из области теории в практику, нужно было французской армии пережить свою Нарву — Россбах. Полтавской идеей Петра великого руководился в своих операциях и сам маршал Саксонский, и в особенно широком масштабе — маршал Броглио, известный