Настала последняя война. События следовали одно за другим. Трудно было понять все это и объяснить себе. Было больно и страшно думать о многом. Временами получалось впечатление землетрясения. Все ходило перед глазами; колебались основы. Моя добрая знакомая временами заметно конфузилась. Но вот поставлена точка. Ход событий временно прерван. Моя добрая знакомая уже тут как тут: “ведь я говорила? Все это очень просто: есть 7 принципов. Меня не послушали — пеняйте на себя. Не в моей лавочке покупали”.

Эх, добрая знакомая! Не так-то просто то, что случилось на Дальнем Востоке; не мешайте нам своими собственными глазами изучить совершившиеся события; придержите пока ваши принципы в ридикюле. А что до вашей болтовни, то на простой вопрос — направо или налево — вы не отвечаете, а судите о корнях вещей и так, и этак, и как не случись, все выйдет по-вашему. Все сказать — ничего не сказать.

Боюсь, чтобы это поверхностное отношение — “я так и знал” — “ну, это понятно”, — “это очень просто” — не повредило бы делу изучения нашей прошлой войны. Раз все это так, как говорит моя добрая знакомая, то прежде всего это скучно, это не интересно, это форменного образца и не подлежит изучению мной в свободное от службы время.

Теперь нашей армии приходится переживать натиск педантизма.

Эти мысли были навеяны на меня разговором с товарищем, который уезжал преподавать юнкерам тактику и военную историю.

— Что же, будете обучать и воспитывать молодежь на примере сражений приснопамятного, полусказочного времени? — спросил я.

— На мой взгляд, совершенно безразлично, откуда мне черпать примеры для иллюстрирования принципов военной науки. Мне даже безразлично, верно или не верно будет излагаться фактическая сторона военных операций — лишь бы она ясно иллюстрировала положения военной науки. Безразлично, буду ли юнкерам приводить в доказательство эпизоды Ляоянского сражения, или выдуманную мной задачу на планах Скугаревского и Энгельгардта — лишь бы суть принципа ясно истекала из примера. Конечно, я постараюсь извлекать уроки тактического искусства из славного прошлого нашей армии — битвы на Куликовом поле, Полтавской, походов Суворова.

Искренность моего собеседника меня обрадовала.

— Так вы предпочтете, пожалуй, книгу Гоппенштедта — “бой в будущем” — действительно случившемуся Мукденскому сражению? — продолжал я допрос.

— Да, у Гоппенштедта все придумано просто, ясно, логично. По его воображаемому будущему сражению легко можно схватить типичные положения тактики, а в Маньчжурской битве много туманного, недоделанного, нелогичного, неправильного.

— Военное дело, — продолжал он, — это та же математика. Все поддается вычислению. Действуя по принципам, сообразуясь с техникой, мы будем следовать правильным путем и в результате победим.

— Но ведь вы истину, действительность сознательно приносите в жертву отвлеченным теориям и фантазиям?

— Ну и Бог с ней, с истиной! Голая истина только запутывает и смущает. Если познать истину, беспрерывно и остро ощущать ее, не только что воевать, но и жить — то, может быть, не захочется!

Это говорил молодой офицер, лично перенесший тяжесть нашей прошлой войны; в более смутной форме эти откровенно высказанные взгляды разделяются многими другими.

Как могли дойти они до жизни такой, хочется поставить им вопрос.

Как могут они отворачиваться от действительности, от событий колоссального значения, которые проходят перед ними; как могут они забывать свое участие в них, забывать, что белое, что черное, добровольно надевать на себя ярмо фальшивых теорий и рассказывать сказки о царе Горохе, когда теперь кажется, сама земля горит военно-историческими событиями огромного интереса?

Велика сила педантизма, сила мертвой буквы; и проявляется она с особой энергией иногда в совершенно неподходящей для нее на первый взгляд обстановке, когда события кипят ключом. Многие искренние люди обжигают в этом водовороте свои крылья, уходят в свою раковину и прячутся за броню педантизма. И на милых устах лектора, иллюстрирующего Полтавской битвой весь теоретический катехизис военного дела, быть может ложится горькая улыбка разочарования в жизни, в современной действительности, в современном искусстве воевать.

Только отчаяние может заставить его брать примеры на разведку из деятельности Дмитрия, великого князя Московского, на берегах тихого Дона 500 с лишком лет тому назад.

Отчаяние — плохой советчик. Нужно мужество, чтоб жить и работать. Нельзя прятаться от требований жизни за мертвую букву, как прячет под крыло страус свою голову.

Офицерская жизнь. 1907. № 93. С. 648.

По верхам

 Дедовские замки, старинное оружие, освященные древностью приемы борьбы, — все это отошло уже в область преданий. В наследство теперь мы получаем лишь традиции. Материальная часть и техника наших отцов уже не годятся для нас. Человек теперь работает дольше, чем то вооружение, те инструменты, те приемы, которыми он пользуется. Все, что соприкасается с техникой, дряхлеет быстрее, чем люди. Офицер служит 25-35 лет; броненосец же выходит в отставку через 20 лет, крейсер уже через 15. Каждые 10 лет в армии появляется новое вооружение, вводится новая тактика.

Чтобы не одряхлеть наподобие крейсера, через 15 лет своей службы, чтобы держаться на уровне возникающих требований, офицеру необходимо напрягать значительные усилия. Глубоко поучительное явление представляет в этом отношении Мольтке: он окончил школу в двадцатых годах прошлого столетия, а спустя 60 лет, в глубокой старости, продолжал оставаться мастером своего дела. Он пережил огромную идейную эволюцию XIX века, пережил появление заряжающихся с казны ружей, нарезных пушек, железных дорог. Политическая карта Европы, стратегия, тактика, устройство армии и крепостей — все это переменилось при нем. И каждое нововведение он успевал подметить, оценить и использовать; каждый шаг техники не только не отбрасывал его в архив, но, наоборот, придавал ему новую силу, новую остроту его комбинациям. Эта необычайная свежесть и современность глубокого старика представляют явление еще более замечательное, чем его крупный полководческий гений. В этом отношении сравниться с Мольтке может только наш гениальный старик — Суворов.

Как умудрился