class="p1">Я киваю, хотя она и не может меня видеть. Может быть, я должна плакать из-за всей этой ситуации, но думаю, что уже выплакала все свои слезы по этой женщине.

– Спасибо, мам.

Она лишь слегка сбивается с дыхания, прежде чем сказать:

– Не за что, любимая. Ты моя девочка, верно?

Я смеюсь и всхлипываю.

– Я твоя девочка.

– А теперь скажи мне, в порядке ли ты, потому что ты знаешь, что я не смогу положить трубку.

В порядке ли я? Я решаю быть честной и с ней, и с собой.

– Не знаю. Полагаю, я больше растеряна. Растеряна и зла. Очень зла. Какое она имеет право просто появиться и спрашивать обо мне после стольких лет? Разве она не знает, что ее не ждут?

– Не знаю, солнышко. Мне правда хотелось бы успокоить тебя.

– Как она выглядит? – вырывается у меня.

Мама молчит, и это молчание тяжелое, тревожное.

– Как ты, – наконец произносит она. – Но далеко не такая красивая.

Я сглатываю ком в горле и рвано вдыхаю.

– Спасибо.

– Я люблю тебя, Ава, и мы оба с тобой.

– В последнее время я много смотрю «Кости», просто к слову! – кричит папа где-то рядом с мамой, его голос еле слышно.

Мои губы приподнимаются в улыбке, и я не сопротивляюсь.

– Он только что намекнул на навыки уничтожения мертвых тел?

– Да, похоже на то, – подтверждает мама с тихим смехом.

– Передай ему спасибо.

Она начинает отвечать, когда в мою дверь стучат. Пять раз.

– О, детка! Открой дверь, пока я не уронил всю нашу еду на пол, – кричит Адам.

В ухе звенит мамин смех, и она говорит:

– Позвони мне, если я буду нужна. Я серьезно, звони в любое время.

Я встаю с кровати и подхожу к двери.

– Позвоню. Я люблю тебя, мам.

– Я тоже тебя люблю. Хорошего вечера.

– Хорошего вечера, – бормочу я и отбиваю звонок.

Адам снова начинает стучать, и я, нахмурившись, распахиваю дверь.

– Ты разозлишь соседей.

Он широко улыбается и поднимает большую коробку пиццы и пакет.

– Оно того стоит. Впусти меня, я умираю с голода.

Я отхожу с дороги и пропускаю его, после чего запираю дверь.

– Откуда ты знал, что я дома? Мог бы написать.

Он ставит все на журнальный столик, плюхается на диван и слишком любопытно смотрит на меня своими теплыми карими глазами.

– Что случилось?

Я не хочу говорить про Ребекку, поэтому избегаю его вопроса, переключив разговор на него.

– Почему ты здесь?

– Кроме того, что принес тебе еду, потому что знаю, что ты собиралась заниматься весь вечер, а в таком настроении ты никогда не заботишься о еде?

Конечно, ему обязательно все время быть таким чертовски заботливым. Из-за этого невозможно оттолкнуть его, когда не хочешь говорить о своих проблемах.

– Черт побери, Адам, – ворчу я, садясь рядом с ним на диван. – Что ты принес?

– Любители мяса. Никаких ананасов для тебя.

Я откидываю крышку с пиццы и еле сдерживаю стон от запаха. В животе урчит, я беру кусок и начинаю есть.

– Спасибо, Адам. Ты так хорошо меня знаешь, – вздыхает он.

Я проглатываю.

– Спасибо, А. А теперь перестань злорадствовать.

Он складывает вместе два ломтика, подносит ко рту и откусывает огромный кусок. Я поднимаю брови и смотрю, как быстро он поглощает пиццу. Заметив, что я наблюдаю, он быстро проглатывает и усмехается.

– У тебя слюни текут.

– Ой, ладно, – фыркаю я. – Как ты умудряешься проглотить еду и не подавиться?

– У меня большой рот, детка.

– И то правда, – соглашаюсь я, устраиваясь на диване поудобнее. Прислоняюсь спиной к подлокотнику, а щекой к спинке дивана.

Адам раздраженно фыркает, устраивает мои ноги у себя на коленях, а сверху опускает свои руки.

– Ты какая-то грустная.

Я вздыхаю.

– Я множество эмоций сейчас испытываю.

– Просвети меня. Ты много раз говорила, что я хороший слушатель.

– Моя родная мать спрашивала обо мне. Она нашла дом Лили и Дерека, – бормочу я.

– Ого. Что?

– Ага. Бардак, да?

Он хмурится.

– Как это вообще возможно? Я думал, что система не выдает эту информацию. Разве это не супернеприятно, что она знает, где тебя искать?

Я рычу:

– Да, Лили пытается разобраться с этим бардаком, учитывая, что удочерение было закрытым и все записи должны быть засекречены. Мои родители не знали, кто она такая, пока она не представилась.

Адам проводит пальцами по моей голени.

– Мне жаль, Ава.

– Я просто не знаю, что с этим делать. Сделать вид, что мне неважно, что она вынюхивает? Или разрешить себе злиться и расстраиваться? Я слишком долго ненавидела ее, чтобы она так запросто появилась.

– Ты можешь делать и то, и другое. Не думаю, что в таких случаях есть правильное или неправильное.

– Это не помогает, – бурчу я.

Адам посмеивается:

– Да, вероятно, не помогает.

Я длинно выдыхаю:

– Я ее ненавижу.

– Я тоже.

– Единственное, что мне рассказывали о ней, это то, что она была наркоманкой, которая не могла заботиться о ребенке. Я ни разу не слышала о том, каким человеком она была или почему не хотела стать чуточку лучше, чтобы сохранить семью.

Адам ничего не говорит, просто притягивает меня к своему боку. Я разрешаю ему обнимать меня, пытаясь не выпустить рыдания, сеющие хаос в моей груди.

– Она не должна иметь такой власти надо мной, – говорю я. Ненависть превращает мой голос во что-то твердое и холодное.

– В твоих чувствах нет ничего неправильного. Человек, который должен был любить тебя, предал тебя самым худшим образом. Кто простил бы такое?

Я знаю, что он прав, но не могу заставить себя произнести это. Как будто, если я приму, что мне разрешается испытывать эти чувства, они станут расти больше и больше, пока я не потеряю способность с ними справиться.

– Поговори со мной о чем-нибудь другом, Адам. Пожалуйста, – умоляю я.

– Хорошо, О. – Он крепче обнимает мои плечи. – Папа все еще пытается заставить меня работать в юридической фирме. В выходные он устраивает шикарный ужин со всеми партнерами и надеется, что, когда я познакомлюсь с ними, на меня снизойдет озарение и я передумаю. Это последняя отчаянная попытка, но мы с тобой оба знаем, что она не сработает.

– Скажи ему отвалить. Ты был бы ужасным юристом.

– О?

– Ты слишком большой шутник. В конце концов тебя выгнали бы из зала суда за неприличную шутку или еще что.

– Ты слишком хорошо меня знаешь, О. Если бы я только мог убедить в этом папу.

– Я могу попробовать.

Он морщит нос.

– Не хотелось бы подставлять тебя под его глазки-бусинки,